Джек Ричер, или Дело
Шрифт:
Я переходил из одной комнаты в другую, чувствуя себя человеком, совершившим противоправное вторжение в чужое жилище. Я всегда испытывал подобное чувство, находясь в доме покойного. В разных местах мне попадались на глаза мелкие свидетельства беспорядка — например, вещи и предметы, которые должны были быть почищены и убраны до прихода ожидаемого гостя. Они вносили в атмосферу дома слабый, но ощутимый дух человеческого присутствия. В целом же, на всем, что было в доме, лежала печать пустоты и бездушия. Все здесь было слишком однообразным. Вся мебель составляла единый гарнитур, предметы которого были выбраны одновременно из одного набора и изготовлены одним производителем. Все ковровые
В ванной комнате было чисто. И ванна, и полотенца были сухими. В аптечном шкафчике над раковиной со вставленным в дверцу зеркалом хранились продаваемые без рецепта анальгетики, зубная паста, тампоны, нить для чистки зубов, запас мыла и шампуней. В основной спальне не было ничего интересного, кроме, разве что, кровати, заправленной не очень хорошо. Во второй спальне стояла узкая кровать, выглядевшая так, будто никто и никогда на нее не ложился.
Кухня была удобной, в ней находилось множество полезных в хозяйстве вещей, но кулинарные способности Чапман почему-то вызывали у меня сомнения. Ее сумочка, прислоненная к холодильнику, лежала на столешнице. Небольшой кожаный ридикюль с плоской крышкой-клапаном, закрывающейся с помощью магнитного замочка. Сумочка была синего цвета, и, возможно, поэтому, а может, и по другой причине она осталась дома. Я не был уверен, гармонирует ли по цвету синяя сумка с желтым платьем. Возможно, такое сочетание цветов считается недопустимым, хотя ленточки многих медалей сочетают желтые и синие полосы, и женщины-солдаты, в чем я был уверен, без колебаний отдали бы жизнь за то, чтобы получить такую награду.
Открыв крышку в форме клапана, я заглянул в сумочку. В ней находился тонкий кожаный кошелек темно-красного цвета, шариковая ручка, несколько монет, какие-то крошки и ключ от машины. Ключ представлял собой длинный зубчатый валик с черной пластмассовой головкой с углублением для большого пальца и большой выпуклой латинской буквой «Н».
— «Хонда», — подсказала Деверо, стоявшая позади меня. — «Хонда Сивик». Куплена три года назад у автодилера в Тупело. В полном порядке по данным техосмотра.
— А где она? — спросил я.
— В гараже, — махнув рукой в сторону двери, ответила Элизабет.
Я вынул кошелек из сумочки. В нем не было ничего, кроме наличных денег и водительского удостоверения, выданного в штате Миссисипи тремя годами раньше. Тусклая фотография на нем не передавала и половины обаяния Чапман, но все-таки привлекала взгляд. Денег в кошельке было порядка тридцати долларов.
Положив кошелек в сумочку, я поставил ее на прежнее место рядом с холодильником, а затем открыл дверь, на которую указала Деверо. Дверь вела в маленькую грязную комнатку, где обнаружились еще две двери: одна, расположенная слева от меня, вела на задний двор, а вторая, напротив которой я стоял, вела в гараж. В гараже не было ничего, кроме машины. «Хонды». Маленькой импортной машины серебристого цвета, чистой и без каких-либо видимых повреждений. Машина стояла перед нами, холодная, терпеливая, чуть пахнущая маслом и несгоревшими углеводородами. Вокруг нее был только чисто выметенный бетон. Никаких нераскрытых ящиков, никаких стульев с продавленными сиденьями, никаких недоделанных конструкций, никакого хлама, никаких вещей, оказавшихся лишними в доме.
Вообще ничего.
Необычно.
Я открыл дверь, ведущую на задний двор, и вышел наружу. Деверо, выйдя следом за мной, спросила:
— Так было там что-нибудь, что я должна была бы заметить?
— Да, — ответил я. — Там были вещи, которые должен был заметить каждый.
— И
— Ничего, — успокоил ее я. — Там не было ничего такого, на что надо было смотреть. Я так считаю. Мы должны были увидеть некоторые вещи, но мы их не увидели. Потому что они исчезли.
— И что же это за вещи? — спросила она.
— Позже, — ответил я, потому что именно в этот момент я увидел кое-что еще.
Глава 37
Задний двор дома Дженис Мэй Чапман оказался далеко не в том порядке, в каком содержался палисад перед главным фасадом. Фактически за ним вообще не ухаживали, и он был запущен донельзя. В основном этот двор представлял собой газон и выглядел печальным и заброшенным. Растительность на нем скосили, но скошенное было не луговой газонной травой, а сорняками. В дальнем конце виднелся низкий сплошной забор, сделанный из неокрашенных и не защищенных от гниения досок; панель, расположенная в середине забора, была выломана и валялась рядом.
То, что я увидел, стоя в дверном проеме, было маленькой узкой тропкой, протоптанной по обкошенному газону. Почти незаметной. Практически ее и не было. И только лучи послеполуденного солнца, освещавшие газон с одной стороны, делали видимой эту призрачную тропку в тех местах, в которых скошенные сорняки росли гуще, а сейчас были примяты и утоптаны. Тропа была немного темнее остального газона и вела по дуговой траектории к дыре в заборе; ее протоптали ноги, ходившие по ней взад и вперед.
Я сделал два шага по тропке и снова остановился. Земля захрустела. Я посмотрел вниз. Деверо, шедшая почти вплотную за мной, натолкнулась на мою спину.
Во второй раз мы прикоснулись друг к другу.
— Что? — спросила она.
Я поднял голову.
— Не будем спешить, — ответил я и пошел дальше.
Тропа вела через газон, через дыру в заборе и дальше, через заброшенное поле шириной примерно в сто ярдов. Дальний конец этого поля упирался в железную дорогу. На полпути возле правого края поля лежали два столба, на которых когда-то были навешены ворота, а между ними с востока на запад проходила грунтовая дорога. В западном направлении, подумал я, на нее выходят когда-то использовавшиеся проезды к полям и дорога, связующая ее с извилистым продолжением Мейн-стрит, а в восточном она, образуя тупик, упирается в железнодорожные пути.
Заброшенное поле на всем протяжении было покрыто отпечатками протекторов автомобильных шин. Машина следовала между поваленными воротными столбами и, развернувшись под прямым углом, подъезжала прямо к дыре в заборе дома Чапман. Она добиралась почти до того места, где стоял я, а потом, готовая к поездке назад, шла задним ходом и разворачивалась, описывая при этом петлю, похожую на треугольник.
— Ей до чертиков надоели эти старые грымзы, — сказал я. — И она затеяла с ними игру. Иногда выходила через главный вход, а иногда — через задний двор. И я готов держать пари, что временами ее бойфренд желал ей спокойной ночи и объезжал вокруг дома для продолжения встречи.
— Черт побери, — полушепотом выругалась Деверо.
— Но в действительности мы не можем винить ни ее, ни бойфренда, ни этих старых дур. Люди делают то, что они делают.
— Но тогда все собранные улики становятся бессмысленными.
— А это как раз то, чего она хотела. Она же не знала, что когда-нибудь это станет важным.
— Теперь мы не знаем, ни когда она пришла, ни когда ушла в свой последний день.
Я молча стоял и смотрел по сторонам. Поглядеть здесь было не на что. Ни других домов, ни других людей. Пустынный ландшафт. И никаких вторжений в личную жизнь.