Джек-Соломинка
Шрифт:
Джек Строу тоже был одним из числа тех самых вилланов, что подняли руку на королевского чиновника, но старшина не получил приказа доставить его в Брентвуд.
Это случилось, возможно, потому, что счетчик мог не знать Джека по имени, а может быть, он пропустил его по оплошности.
Однако Джек сам тотчас же вслед за фоббингцами отправился в Брентвуд, а с ним — еще сорок три человека.
Они шли, уже нисколько не таясь и не пряча под одеждой ни луков, ни дубинок.
Когда отряд проходил мимо Сэмфордской рощи, ему навстречу с пригорка, громко крича,
Дальше в полном порядке на дорогу вышли Литльфильдская и Кольриджская сотни. Если с соседними деревнями фоббингские ребята могли еще как-нибудь сговориться, то уже людей из этих сел они раньше не видели даже в глаза.
И, однако, по всему пути, вплоть до самого Брентвуда, мужики поднимались, как по сигналу.
«В этом нет ничего удивительного, — думал Джек, шагая впереди своих людей. — Народ полон ненависти и отчаяния. А если железо раскалено добела, то, в каком бы ты месте ни прикоснулся к нему деревянной палкой, всюду вспыхнет огонь!»
Из всех членов комиссии, добивавшихся строгой расправы над негодными мужиками из Фоббинга, в живых остался только сам судья — сэр Роберт Белнэп.
Вначале вилланы в количестве нескольких сот человек окружили дом, где он укрывался, и заставили его поклясться на евангелии, что он никогда больше не станет заниматься неправедными делами.
Судить мужиков за то, что они отказываются дважды вносить один и тот же налог, может только человек, желающий зла своему королю и своему королевству.
Сэр Роберт должен был еще им пообещать в дальнейшем быть их честным советчиком во всех их мужицких делах.
Они задумали, уничтожив сперва всех врагов королевства, установить в стране порядок и твердый мир и избрать молодому королю новых советчиков. Те люди, что окружают его сейчас, опаснее диких кабанов и волков.
Сэр Роберт Белнэп дал требуемую клятву, но и не подумал ее держаться, а той же ночью тайно ускакал в Лондон.
Зато из остальных членов комиссии — судей, писцов и присяжных — мужики никого не оставили в живых.
Начиная с 31 мая и до 8 июня мужики шли, почти не останавливаясь. Можно сказать, что вот здесь, в Амфордском лесу, был сделан первый настоящий привал.
Джек в изнеможении повалился на землю. Ему нужно было еще столковаться с Эйбелем Кэром из Кента о том, кого бы послать навстречу Уоту Тайлеру с его лесовиками, но сейчас он не смог бы вымолвить ни слова.
Джек отлично слышал шаги Кэра и чувствовал на себе его взгляд и все-таки не открыл глаз.
Эйбель постоял подле него несколько минут, а потом пошел прочь, ступая тихо, как женщина. Таким утомленным повстанцы своего Соломинку еще никогда не видели.
Но, пожалуй, это была не усталость. Джек проделал путь не больше других, а тяжелые сундуки с пергаментами вытаскивали даже такие старики, как Биль Перкинс и Джон Тендер. Вот нога, правда, плохо заживала, но не в этом было дело. Дело не в ноге и не в усталости — Джеку сейчас необходимо подумать обо всем на свободе. Время от времени ему нужно было оставаться наедине с самим собой.
Он лег лицом в траву. Она так же пропахла дымом и гарью, как и его руки, и одежда, и волосы. Если глянуть вдоль дороги, над ней заметно стоит низкий синий дымок. А с высокого сторожевого вяза даже днем можно разглядеть зарево над Стэдфордским и Когесхольским аббатствами. Еще дальше, как свеча, пылал Крессинг.
Мужики разгромили это великолепное поместье, не пожалев ни прекрасных сукон, ни парчи, ни кружев, ни других драгоценностей и украшений магистра госпитальеров. [87]
Они бросали в огонь тонкой резьбы шкатулки, сделанные чужеземными мастерами из слоновой кости. Вслед за ними летели меха, плащи, кружева, шитые золотом платья.
И ничего из этих вещей они не брали себе, точно это было имущество зачумленного и они боялись распространить заразу.
Натолкнувшись на бочки с кларетом и мальвазией, мужики, конечно, не отказались испробовать господского вина, но не этого они искали в подвалах.
87
Крессинг принадлежал, магистру госпитальеров Ричарду Гелзу.
Наверх были выброшены сундуки со свитками пергаментов. Каждая буква этих документов утверждала беззаконие, каждая огромная печать закрепляла насилие и рабство.
Джек вспомнил, как горел custumal — писцовая книга магистра, в которой были записаны оброки и повинности его держателей — вилланов. Как ни сладко пели господа о том, что к старым обычаям уже нет возврата, однако, когда им нужно было, они возвращались к этим обычаям! Поэтому-то и книгу повинностей магистр держал запертой за семью железными замками.
А как ей не хотелось гореть! Пергамент, словно человек, корчился в огне; расплавленный воск печатей злобно шипел; свитки, как живые, приподнимались над костром, вставали дыбом, и мужики с криком заталкивали их палками обратно.
Это все было правильно. Так оно и должно было случиться.
Господа отлично умели разговаривать на французском языке, на нем же составляли письма и документы, а в церквах слушали латинские проповеди, в которых мужики не разбирали ни слова. Они мало интересовались мужицкими поговорками и пословицами. А между тем некоторые из них господам не мешало бы знать!
«Не сгибай чрезмерно кочерги, потому что, разогнувшись, она тебя же хлопнет по лбу», «Не руби сук, на котором сидишь», «Не бросай грязи в колодец, который дает тебе воду», «Не разводи под собою огня», — и много еще других пословиц следовало бы знать господам.
А они в течение сотен лет бросали грязь в колодцы, откуда сами черпали воду, без устали рубили сук, на котором сидели, а что касается кочерги, то они ее перегнули до отказа, и, разогнувшись, она ударила по ним же, и притом с такой силой, что они не скоро придут в себя.