Джек-Соломинка
Шрифт:
Он уже миновал мост, а госпожа его все еще сидела и хохотала, опершись руками о землю.
Проезжая холмистой дорогой, Лионель-Джон видел внизу отдельные кучки людей, бредущих от села к селу, но, когда он поднялся наверх и перед ним открылась вся обширная долина, он в восхищении громко закричал и бросил шапку в воздух.
Гэнсберкскую рощу, точно огромная змея, огибал растянувшийся на десятки лье отряд.
Бывший паж принялся считать ряды мужиков, но так и не досчитал.
Перед сотнями
Лионель-Джон пришпорил коня и в карьер подъехал к головному отряду.
— Где человек, называемый Джек-Соломинка? — громко закричал он, размахивая над головой пакетом леди Джоанны. Но тотчас же его голос осекся.
В двух шагах от бывшего пажа шел Том Бэкстон, бывший кузнец манора Бёрли.
Лионель никогда не был с ним в большой дружбе. Отвернувшись в сторону, он быстро обдумывал объяснения, какие он даст, если Тому вздумается вступить с ним в разговор.
Однако тот на него и не глядел. Оживленно толкуя о чем-то, он шагал, как солдат в строю.
— Ты говоришь, это письмо написано человеку, прозванному Джек-Соломинка? — сказал рослый мужик, беря из рук бывшего пажа пакет. Он его взвесил на руке, посмотрел на свет и возвратил Лионелю. — В таком случае тебе придется спуститься логом по правую руку от леса, и ты как раз выедешь ему навстречу. Этот человек родом из Кента, а у них нашлось много работы и дома! — добавил он подмигивая. — Впрочем, как знаешь, малый. Можешь перебраться через Темзу в Эйриз. Там известны все последние новости. Можешь, если не торопишься, пристать к нам. Кентцы завтра или послезавтра нас все равно нагонят.
Лионель не торопился. Однако ему вовсе не хотелось встречаться с Томом Бэкстоном. Он пропустил еще несколько сот человек и присоединился к последнему отряду. Это совсем не означало, что он не собирался выполнять поручение своей госпожи. Но ехать верхом было куда удобнее, чем идти пешком, а Джек-Соломинка столько времени обходился без лошади, что еще два-три лишних дня не составят для него большой разницы. Деньги пока ему тоже ни к чему; все равно за них сейчас ничего нельзя купить.
«Да они столько разграбили богатых поместий, — подумал бывший паж с завистью, — что эти пять флоринов для него сейчас все равно, что для меня один пенни!»
Джейн Строу каждый день вместе со всеми женщинами и детьми Дизби выходила на дорогу встречать и провожать повстанцев.
В это воскресенье, 9 июня 1381 года, поднялись Кэттемская и Джиллингэмская сотни, а в понедельник — Бленгетская, Тэнгемская, Тендердемская и Бриджетская сотни. И все эти люди шли в Лондон мимо Дизби.
Дни стояли жаркие, и женщины выносили на дорогу кувшины с водой. Другого угощения они не могли предложить, но и за это им были благодарны.
Каждому, кто заговаривал с ней, Джейн Строу наказывала:
— Если увидишь моего старшого — Джека, по прозванию Соломинка, скажи ему, что большой грех пойти на такое дело, не испросив благословения у матери!
Вон второй ее сынок — Филь, — тот ночью прибежал к ней, весь в поту, как загнанная лошадь, а утром уже ушел вместе с ремесленниками Гревзенда.
А третий ее сын, Том, остался один-одинешенек в аббатстве Св. Джеральдины. Этот тихий паренек весь в нее. Ну и ладно! Если правда, что мужики добьются своего, — может быть, ей дадут две-три молодые яблоньки за то, что Том четыре года так хорошо смотрел за монастырскими деревьями и цветами.
Мать Геновева, аббатиса, первая ускакала в Лондон. К отцу Роланду еще до того, как поднялись мужики, пришли люди из Эвешема по поводу своих долговых расписок. Была такая свалка, что поп выскочил через окно и сломал себе ногу. Потом, говорят, его на дороге добили люди из Уовервилля.
Он, конечно, брал очень большой процент с мужиков, но все-таки никогда не обращался с ними так жестоко, как приходский отец Ромуальд. А вот тот живехонек и здоровехонек убрался вслед за матерью Геновевой в Лондон.
Когда из рядов повстанцев вышел высокий мужик с лицом, черным от усталости и пыли, Джейн в первую минуту ничего не поняла. На нем была грязная и рваная одежда, сбитые в кровь пальцы выглядывали из разодранных башмаков. К тому же еще он припадал на одну ногу. Мужик снял шапку, волосы разлетелись на ветру, весь он стал, как одуванчик на тонкой ножке. У женщины вдруг засосало под сердцем.
— Джек! — крикнула она и упала ему на грудь.
— Ну, не крепко принарядили тебя мужики! — говорила Джейн Строу, наскоро замывая пятна пота и пыли на спине старенькой курточки. — Пожалуй, господам выгоднее служить.
Поднимая лицо от мостков, она смеялась, но Джек отлично видел слезы, растекавшиеся по ее темным морщинам. Она била вальком, и маленький оловянный крестик в такт колотился о ее худую грудь. Тот же старенький крестик на том же выгоревшем зеленом шнурке.
Джек обнял ее покрепче и поднял на воздух. Джейн Строу была легка, как пережженная кость.
— Отдохни, мать, а я поработаю за тебя, как в детстве. Помнишь?
Он вошел по колено в воду и бил вальком, а вода пенилась и гудела. Старуха, сложив руки, смотрела на сына.
Она видела, что еще немного — и куртка расползется от его усердия, но не могла выговорить ни слова. Тогда нос у него был чуть покороче, а губы полнее. Понятно, тогда он был много ниже и уже в плечах, но все-таки это тот самый Джек, которого она прятала на чердаке от гнева отца.
— Теперь мы эту курточку высушим, сложим и спрячем в котомку. До Лондона я могу дойти и в одних штанах. А перед самым Лондоном мы умоемся и приоденемся, чтобы наш молодой король не испугался своих грязных и оборванных мужиков!