Джек в Австралии. Рассказы
Шрифт:
Подступили первые дожди. Дождь всю ночь стучал по крыше их комнаты. Было пасмурно и немного прохладно. Ветер свистел вокруг дома. Мери сидела у бабушки, а он прислушивался к ходу часов — тик-так. Он закутался в плед и пытался читать. Удивительно! В Австралии он разучился читать. Слова ничего не говорили ему.
Было воскресенье и запах ростбифа, пуддинга, капусты и яблочных пирожных еще разносился по всему дому. Джек начинал ненавидеть эти воскресные обеды. Они так тяжело ложились на желудок и казались ему такими унизительными. Теперь же, когда он был болен, они были ему еще более противны.
Сегодняшний обед был исключительно тихим: Моника, Грейс и близнецы были приглашены в Йорк к родителям Алека Райса, и без них дом сразу опустел. Все было как будто не так, как всегда. Том и Ленни были во дворе, миссис Эллис с малышами наверху, а мистер Эллис ушел взглянуть на овец, простудившихся во время дождя. Что-то непривычно унылое и мрачное царило в атмосфере всего дома. Так всегда бывает в Австралии: вереница солнечных, без событий дней; за ними вдруг наступает пасмурный, и все становится мрачным, как могила, безотрадным, как в Англии в ненастные дни.
Огонь потух. Джек подложил несколько поленьев и раздул тлеющие угли.
В комнате тихо раздавалось тиканье часов, заглушенное потрескиванием дров в камине.
Где бы мог быть знаменитый бабушкин чулок? Но одна мысль о где-то запрятанных деньгах, о человеческой жадности и страсти к бренному металлу была противна ему.
Он почти что засыпал, когда Па неожиданно вошел в комнату. Джек раскрыл глаза, намереваясь встать, но тот махнул ему рукой, взял себе другой стул и подсел к камину, неподвижно глядя в огонь. Все это было как-то странно. Па был сам такой странный! То же бесцветное, унылое выражение лица, как у бабушки. И такой незнакомый, отсутствующий взгляд. Джек удивился: он понял, что Па не хочет вступать с ним в разговор. Часы мерно постукивали, и Джек мирно заснул.
Он открыл глаза. Па медленно, безумно медленно набивал себе трубку. Какой он был молчаливый…
Джек снова задремал и снова проснулся, разбуженный каким-то странным звуком. Это было дыхание Па, а может быть, стук от упавшей трубки. Па уронил ее. Но и тело его — грузное и неподвижное — склонилось на сторону; он неестественно и хрипло дышал во сне. Джек поднял трубку и снова уселся. Он беспричинно устал, невыразимо устал.
Он проснулся в страшном испуге. Близился вечер; лил дождь, в комнате было почти темно. Огонек камина отсвечивал на часовой цепочке Па. Куртка его, как всегда, была расстегнута и цепочка хорошо видна. Па казался необычайно толстым, совершенно неподвижным, жутко тихим. Он свесился на сторону, как мешок; хриплое дыхание прекратилось. Джек охотно разбудил бы его. Как тихо было кругом! Наверху кто-то передвинул стул и это еще более подчеркнуло тишину комнаты. Издалека доносился шум играющих малышей.
«Сеется тело телесное». Почему эти слова пришли ему на ум? Прочь их! Какое ему до них дело. Пусть светит солнце и все будет по-старому. Он не чувствовал больше слабости; была бы хорошая погода, он ушел бы в конюшню к лошадям.
Если бы только мистер Эллис проснулся и переменил позу! Так было уж очень страшно.
Внезапно открылась внутренняя дверь и в нее быстро вошла Мери. Увидев спящего
— Джек, она скончалась! Мне кажется, она скончалась во сне. Надо разбудить дядю.
Джек поднялся, весь дрожа. В комнате так странно пахло. Он подошел к спящему и дотронулся до его плеча.
— Па! Мистер Эллис! Па!
Никакого ответа. Они подождали. Джек сильнее дернул за руку. Она казалась безжизненной. Подошла Мери, стараясь приподнять свесившуюся голову дяди. Она слабо вскрикнула.
— С ним что-то неладное, — сквозь слезы сказала она.
К счастью, доктор Ракетт оказался наверху. Они позвали его, Тома и Тима и отнесли мистера Эллиса в «отходную».
— Теперь оставьте меня с ним одного, — сказал доктор.
Через десять минут он вышел из «отходной», затворив за собой дверь. Его встретил Том, вопросительно взглянув на него. Доктор покачал головой.
— Па ведь не умер? — спросил Том.
Ракетт сделал утвердительный знак головой.
На минуту лицо Тома исказилось, но он немедленно овладел собой, только губы, губы австралийца, похожие на зарубцованную рану, еще плотнее сжались. Он вошел в «отходную». Надо было поехать за зятем — адвентистом из Йорка. Отправился Джек. — Лучше умереть по дороге, чем оставаться в доме.
Хотя Джек относился к адвентисту отрицательно, тем не менее он нашел, что у себя дома он менее противен, чем в гостях. Жена его залилась слезами и убежала к себе в комнату. Адвентист, не обнаружив никакого волнения, вынул из буфета бутылочку виски и налил себе и Джеку.
— Я должен быть через четверть часа в церкви, но я опоздаю на пять минут, — объявил пастор. — Жена, разумеется, останется дома. Кто? Гм! Кто займется делами в Вандоу?
— Какими делами?
— Ну там есть над чем подумать… О наследстве, например.
— Меня послали за вами, — ответил Джек, — из этого я заключаю, что ведение дел они желают поручить вам.
— Ну, разумеется, разумеется. Сейчас же после обедни я приеду к вам с женой. Одну минуту!..
Он подошел к столу и написал записочку, которую сложил треугольником и вручил Джеку.
— Вот это для англиканского пастора. Передайте ему. Я назначил на вторник, половина одиннадцатого. А вот это — для гробовщика.
Он многозначительно взглянул на Джека.
— Иосии Дженкинсу, гробовщику. Третий дом от угла.
Солнце село, и когда Джек медленно проезжал по улице, с колоколен церквей раздался звон колоколов — бом! бом! Люди шли в церковь в своих праздничных нарядах.
Джек не любил воскресных дней в Йорке. Они казались ему какой-то детской забавой, чем-то неестественным и натянутым.
Иосия Дженкинс — безбожник — сидел на чердаке со стамеской в руках и работал при свете фонаря. Он прочел записку, и лицо его просветлело.
— Двое сразу! — со смаком воскликнул он. — Кто бы мог подумать! Целый месяц у меня не было такого заказа. — Он почесал за ухом. — До вторника немного времени, ну да ладно, постараемся. Пошлю к вам с покойника мерку снять. А для старушки сейчас начну. Посмотрим, посмотрим… верно футов пять будет. Не правда ли?