Шрифт:
ДЖЕК В АВСТРАЛИИ
ГЛАВА I
Приезд Джека в Австралию
Он сошел на берег кротким агнцем. Я далек от мысли считать его овечкой, на которую он был похож. С чего бы его тогда выслали из Англии? Он был красивым мальчиком с синими глазами и девичьим цветом лица; но в его манере держать себя было мало убедительности: слишком уж он смахивал на тихоню.
Он сошел на берег в самой юной из новейших колоний и быстрым взглядом окинул все вокруг, но и на этот
За его спиной виднелся корабль, груженный шерстью, доставивший его из Англии. Это подобие гавани было Фримантлом в Западной Австралии; а в сущности могло бы находиться и всюду, и нигде.
В кармане у Джека лежало рекомендательное письмо к известному колониальному адвокату и содержало в себе, как ему казалось, чек на один Западно-Австралийский банк. В кошельке у него было пять фунтов стерлингов. В голове — несколько досадных воспоминаний. В сердце шевелилось волнующее беспокойство от сознания, что он находится в новой стране, где человек может быть действительно свободным. Он не отдавал себе отчета, что именно подразумевается под словом «свобода». Но он и не задумывался над этим.
Он ждал, чтобы события развернулись сами, как будто они его вовсе и не касались.
Все это происходило сорок лет тому назад, когда Австралия казалась бесконечно далекой и полной многообещающего волшебства. Там находили золото и жемчуг, там были непроходимый кустарник и бушрейнджеры [1] , какой-то потусторонний мир, в котором заключалось все, что душе угодно.
Было также немало горя и бед, но об этом знали только те, которые бедствовали.
Но Джеку не было еще и восемнадцати и он многого не знал.
1
Собственно «Bushranger» — беглые депортированные арестанты, укрывающиеся в чаще.
Он мало обращал внимания на окружающих, но видел над собой ясное небо, с западной стороны — чистую гладь моря, блестящий, как серебро, песок, а воздух был воздухом нового мира, неведомого до сих пор людям.
Единственная награда, когда-либо полученная Джеком в школе, была Библия. Язык ее казался ему волшебным, и в подсознании перед ним вечно витали библейские образы и картины. Так и теперь, в немом молчании, юношески робея, он все припоминал одни и те же слова: «и будет новое небо и новая земля».
На пристани царило оживление. Люди толкались без толку на палубе, носильщики бегали с багажом, звенела цепь и переселенцы, маленькими группами, растерянно пересчитывали свои пожитки, перекидывая узлы, завязанные в старые ситцевые платки.
Это была родина его матери. Здесь она родилась и воспитывалась. Сколько раз он слышал от нее рассказы об этой стране, внимая, как сказке, ее словам. Так вот как всё выглядит на самом деле! Как могла она думать, что ее место здесь? Неужели кто-то мог чувствовать себя здесь дома? А его место было в Бедфордском колледже. Но при мысли об этом он испытывал отвращение и снова стал жадно всматриваться в окружающую его обстановку.
Джек дожидался мистера Джорджа, адвоката, к которому у него было рекомендательное письмо. Мистер Джордж, плотный, подвижный человек, встретил его у трапа и через мгновение снова затерялся в толпе, покинув на произвол судьбы своего юного питомца. Джек терпеливо поджидал его.
Мистер Джордж! Сколько уморительных историй рассказывала про него мать! Но глядя тут, на пристани, на него — пожилого, полного и несомненно старомодного, Джек с большим трудом мог представить себе в нем лихого колониального героя из рассказов своей матери. Западная Австралия 1882 года. Джек прочел на пароходе все, что было о ней написано в официальном отчете. Три года тому назад колония отпраздновала свое пятидесятилетие. Многие еще помнили крах первой попытки поселения вдоль Лебяжьей реки. Капитан Стирлинг привез первый транспорт будущих поселенцев. Правительство обещало не осквернять страны ссылкой уголовников. Но обещание не было сдержано. Преступники появились, — появилась и каменная тюрьма. Он знал об этом из рассказов матери. Но он знал также, что теперь ссыльных больше не было. Тюрьма бездействовала более десяти лет.
Каждая страна переживает периоды подъема и упадка. И Старый мир должен был первым долгом сплавить в Новый свои прегрешения: первый транспорт состоял из грешников. Таковы были слова его матери. Джек испытывал к ним нечто вроде симпатии. Чувствовал симпатию и к пустому зданию. Ведь и он сам был тайным грешником. Он чувствовал, что родился таковым, точно так же, как родился с хорошеньким невинным личиком. Он был грешником, Каином. И не потому, чтобы знал за собой какие-нибудь особенные прегрешения. Нет, этого он вовсе не думал, как не помышлял согрешить когда бы то ни было в жизни.
Но дело было не в этом. Люди, которые грешат и это знают, обыкновенно отлично устраиваются в жизни. Джек знал, что он никогда не сумеет поладить с жизнью. Он знал, что он всегда и повсюду будет считаться грешником, осужденным с самого дня своего рождения. Быть может, это было наследие материнской беспечности, страстной, бурной австралийской крови. Быть может, наоборот, это был рикошет в сторону, от военно-джентльменской натуры отца. Отец его был офицером армии Ее Величества. Быть офицером армии Ее Величества всегда казалось Джеку чем-то опереточным и смешным! Он знал, что отец был «хорошим человеком», «господин полковник — твой отец — такой прекрасный человек; ты должен быть тоже хорошим мальчиком и быть похожим на него». Джеку с самого начала было ясно, что именно этого он и не хотел. В этом, вероятно, и заключался грех, или корень зла.
Нельзя сказать, чтобы он не любил отца. Отец был добр, прост и приветлив. Но мальчику он всегда представлялся чем-то неправдоподобным, вроде полицейского в театре марионеток.
Джек любил свою мать какой-то «перемежающейся» любовью, потому что иногда она бывала в Англии и жила с ним, большею же частью уезжала с отцом то на Ямайку, то в Индию или Хартум — названия, которые он знал наизусть — и оставляла мальчика на попечение старой тетки. До тетки ему было мало дела. Но он любил горячую, несколько сумбурную жизнерадостность своей матери. Она была красивой, пышной австралийкой, с теплым оттенком кожи, забавно-добродушной, насквозь пронизанной веселой чувственностью и как-то, по-своему, доброй. Она грелась на солнце, смеялась, не любила ссориться, не любила слез. Когда приходилось расставаться с мальчуганом, легкая судорога сводила ей лицо, что делало ее некрасивой; поэтому ребенок радовался, когда она быстро уходила. Но мать была влюблена в мужа, а он еще больше в нее, поэтому она, громко смеясь, уезжала с ним за тридевять земель, ладила со всеми и раскидывала свое походное ложе — совсем по-колониальному — где приходилось, но всегда с некоторым оттенком чувственной расточительности: персидские ковры, шелковые подушки и дорогие наряды. Она иногда могла привести в ужас всех настоящих английских дам; но серьезно порицать ее никто не решался — она была «славным малым», но невольно несла за собой пряную, чуть сладострастную струйку — чего? да, пожалуй, — греха.
Джек испуганно встрепенулся, схватившись за шляпу и чуть не уронив ее на землю; он сообразил, что его представляют двум мужчинам. Они рассеянно пожали ему руку, украдкой усмехнувшись друг другу. Джек густо покраснел и смутился, будучи уверен, что смеются над ним.
— Мистер Белл и мистер Сваллоу. — Мистер Джек Грант из Англии! — Представлял мистер Джордж.
Джек ничего не понимал. Чему так безумно смеялись эти два человека? Белл встречал его отца, капитана Гранта, в 1859 году. Он женился на младшей дочери штабного врача со станции Вуламуло, фамилия которого была случайно тоже Грант.