Джек
Шрифт:
Перегородки в доме были тонкие, и взрывы этой шумной веселости слышны были, должно быть, на всем этаже. Наконец они докатились до самых дверей Белизера, и на пороге мансарды возникла высокая, плотная женщина лет тридцати — тридцати пяти. Длинный синий фартук с нагрудником, в котором ходят разносчицы хлеба, чтобы не перепачкаться мукой, облегал дородную, но статную фигуру г-жи Вебер.
— Ах, шутник вы этакий! — воскликнула она, входя с малышом на руках. — Это, конечно, ваших рук дело… Полюбуйтесь, как хорошо моему сыночку в этих башмачках!
И она смеялась, смеялась, но в глазах у нее видны были слезинки.
— До чего ж хитра!.. — повторял Белизер, корчась от смеха. — И как только она догадалась, что это я?
Когда веселье немного улеглось, г-жа Вебер подсела к столу и налила себе
— Ладно! Вижу, что на сей раз Белизер не ошибся… Вы давно его знаете, стало быть, для вас не секрет, какой это простак. Он уже приводил сюда с полдюжины компаньонов, нх бы всех удавить стоило, да только веревки жалко! Это про таких, как он, говорят: «Простота — хуже воровства!» Рассказать бы вам, как над ним в родной семье измывались! На нем там все ездили, как на вьючном животном! Он их всех кормил, а в благодарность они его только унижали.
— Да будет вам, госпожа Вебер!.. — останавливал ее добряк Белизер, не любивший, когда плохо говорили о его родных.
— Ну что, «госпожа Вебер»? Должна же я объяснить нашему будущему компаньону, почему я вас разлучила с вашей распрекрасной родней. Я вовсе не хочу, чтобы он подумал, будто я действовала корысти ради, как многие женщины. А ну, признавайтесь: разве вам теперь не легче, когда вы отделились от них и хоть немного зарабатываете на себя?
Обратившись к Джеку, она продолжала:
— Но только напрасно я стараюсь! Они все равно из него соки тянут. Подсылают к нему малышей, а у них там целый выводок курчавых детишек, у которых с детства такие же загребущие пальцы, как у старого скряги, папаши Белизера. Они приходят сюда в мое отсутствие и уж что-нибудь да с собой унесут! Я говорю вам все это, Джек, для того, чтобы вы помогали мне защищать от других да и от самого себя этого изверга с чересчур добрым сердцем.
— Можете на меня рассчитывать, госпожа Вебер!
Потом стали прикидывать, как лучше устроить нового жильца, Было решено, что до свадьбы Белизера Джек будет жить вместе с ним и спать в первой комнате, на походной кровати. Стол будет общий, Джек будет платить за жилье и еду каждую субботу. После свадьбы они постараются подыскать квартиру побольше и поближе к заводу Эссендеков.
Пока обсуждали эти важные вопросы, сынишка г-жи Вебер задремал, и она стала готовить постель для нового жильца, убирать со стола, мыть посуду. Белизер принялся шить шляпы, а Джек, не теряя ни минуты, разложил книги доктора Риваля на кухонном столике из неструганого дерева — ему не терпелось освоиться в жилище тружеников и по примеру этих славных людей взяться за дело.
Как бы он удивился, если бы всего несколько дней назад, в Этьоле, ему сказали, что он с радостью вернется к труду рабочего, не чувствуя при этом унижения, не страшась усталости, что он по доброй воле возвратится в этот ад! А ведь случилось именно так. Да, спору нет, ему предстояло во второй раз пройти по кругам ада, но в конце пути его терпеливо ждала Эвридика [38] в брачном уборе. Он это знал, он знал теперь, для чего ему нужно работать не покладая рук, не жалея сил, и это облегчало его тернистый путь.
38
Эвридика (грея, миф.) — жена певца Орфея; после ее смерти он спустился за вей в царство мертвых, чтобы вывести ее оттуда.
Цех завода на улице Оберкампфа напомнил Джеку Эндре, но только тут все было гораздо меньших размеров. Здесь, за неимением места, станки и машины установили в три яруса. Джек оказался на самом верху, под застекленным потолком: сюда поднимались все шумы, все испарения, вся пыль цеха, образуя пелену. Когда, опираясь на перила, ограждавшие галерею, где он работал, Джек смотрел вниз, его глазам открывался человеческий муравейник, находившийся в непрерывном устрашающем движении: кузнецы работали у горнов, рабочие-механики трудились над обработкой железа, а в самом низу шлифовали и обтачивали мелкие части для машин и станков работницы, одетые в блузы, они походили на юношей-учеников.
Тут стояла страшная жара, и выносить ее было тем труднее, что в отличие от Эндре, где ветер, дышавший морским простором, обдувал раскаленные цеха, громадное здание завода было сжато другими фабричными зданиями, и рабочих тяготило сознание, что со всех сторон такой же ад, что кругом, выбиваясь из сил, тоже работают люди. Ну, ничего! Джек был закален и не боялся тяжелого труда. Он как бы стоял выше всех тягот и горестей, связанных с его положением, и то, что в цехе он оказался над толпою рабочих, под самым потолком, где шум и грохот металла звучали гулко, как под куполом кафедрального собора, приобретало значение символа. Теперь — то он знал, что он здесь временно, и, хотя трудился на совесть, мысли его витали далеко.
Другие рабочие хорошо это понимали. Они замечали, что он держится особняком, не вникает в их ссоры, ни с кем не вступает в соперничество. Джек ни в чем не принимал участия — ни в выступлениях против хозяина или старшего мастера, ни в драках, которые порою происходили при выходе с завода, ни в выпивках за счет новичков, не заглядывал ни в кабачки, ни в трактиры, ни в винные погребки, не разделял ни удовольствий своих товарищей, ни их вражды. Он как будто не слышал ни глухих жалоб, ни ропота возмущения, звучавшего в этом большом предместье, затерянном, словно гетто, в великолепном городе, роскошь которого казалась еще более пышной на фоне жалких лохмотьев. Он не прислушивался к социалистическим учениям, к которым так восприимчивы нищие, обездоленные люди: эти неимущие живут рядом с имущими, и потому понятно, что они жаждут полного ниспровержения старого строя, которое коренным образом изменит их горестную участь. Беседы об истории и политике, которые вели между собой у цинковых стоек Меченый, Луи или Франсуа, оставляли его равнодушным: сведения об истории все эти люди черпали из дешевых брошюр, из драм и романов Дюма, а герои ее были так же ходульны, как на сцене театра Амбигю. Товарищи относились к нему не то чтобы дружелюбно, но с уважением. На первые грубоватые шуточки он ответил таким ясным, острым и решительным взглядом своих светлых глаз, что насмешники сразу прикусили языки. И потом было известно, что он работал кочегаром, а рабочие наслышаны о том, как дерутся кочегары, вооружившись шуровыми ломами.
Этого было достаточно, чтобы мужчины прониклись к Джеку известным расположением, а от глаз женщин не укрылось то очарование, тот ореол, который окружает тех, кто любит и кто любим. Высокий, изящный, всегда собранный, подтянутый, тщательно одетый, Джек казался молоденьким работницам, зачитывавшимся «Парижскими тайнами», [39] новоявленным князем Родольфом, разыскивающим свою Флер-де-Мари. Бедные девушки напрасно встречали его улыбками, освещавшими их преждевременно поблекшие лица, когда он проходил по той части цеха, где они работали; здесь ни на минуту не умолкала болтовня, здесь всегда царило возбуждение, порожденное очередной драмой, ибо почти у всех работниц был на заводе возлюбленный, и эти связи служили постоянным источником ревности, бурных сцен, нередко приводивших к драматической развязке. Во время перерыва, когда девушки раскладывали на краю станка свой скудный завтрак, между ними то и дело возникали горячие споры. Эти замученные создания вопреки всему помнили, что они женщины, и, отправляясь в цех, причесывались так, точно собирались на бал. Бросая вызов железным опилкам и стружкам, машинному маслу, пятнавшему одежду и лица, они не без кокетства вплетали в волосы ленты, втыкали в них блестящие шпильки.
39
«Парижские тайны»-роман Эжена Сю (1842-43); Флерде-Мари-героиня романа, внебрачная дочь князя Родольфа Герольштейнского, попавшая на дно. ставшая проституткой, во сохранившая душевную чистоту.