Дженни. Томасина. Ослиное чудо
Шрифт:
Так, шарахаясь от людей и машин, он добежал до бедных кварталов, где жизни не было уже от запахов. Не было там и крова, и никто не собирался ни приласкать его, ни покормить, хотя именно теперь он понял, как проголодался.
Питер бежал, останавливался, опять бежал, опять стоял, думая, что больше бежать не в силах, но хлопала дверь или вывеска, разбивалась о мостовую бутылка, и мальчик, обратившийся в котёнка, кидался прочь.
Улицы снова изменились, и он всё медленней бежал мимо огромных зданий и железных ворот, пересекая иногда узкие рельсы. Видел он и склады в слабом свете фонарей, а потом и доки, потому что бегство вело его вниз по Темзе.
Когда
— А ну, брысь!
Голос был не человеческий, но Питер всё прекрасно понял, открыл глаза — и, хотя на складе света не было, ясно увидел большого бурого кота с квадратной головой и уродливым шрамом на носу.
— Простите, — сказал Питер, — я не могу уйти, я устал. Можно мне тут посидеть? Я вам не помешаю, обсохну и пойду.
— Вот что, сынок, — сказал бурый кот. — Это место моё, понятно? Давай уматывай!
— Никуда я не пойду, — с неожиданным упрямством сказал Питер.
— Ах не пойдёшь? — ласково сказал кот, хрипло заурчал и стал расти на глазах, словно его надували насосом. Питер успел пробормотать: «Да вы что, да тут места хватит…», но кот прыгнул прямо на него и первым ударом сшиб с мешков, вторым покатил по полу. Потом он вцепился ему в ухо, и они единым клубком докатились до дверей, и, вылетев на улицу, Питер ещё слышал последние угрозы. Вода, струившаяся по канавке, немного оживила бывшего мальчика, но ненадолго. Он плохо видел, ухо страшно горело, и каждая косточка болела так, словно её измолотили. Протащившись кое-как ярдов сто, Питер повалился на бок и неподвижно лежал, а потоки воды бежали мимо него.
Глава 3
Императорское ложе
Когда Питер открыл глаза, было светло, и он понял, что ещё жив. Кроме того, он понял, что лежит не там, где упал: рядом не было ни забора, ни столба, ни афиш, да и улицы не было — он лежал на огромной кровати, застеленной пунцовым шёлком, а на жёлтом шёлковом пологе красовалась большая буква «N», и над ней — корона. Здесь было мягко, сухо, тепло и даже хорошо, хотя всё его кошачье тельце ужасно болело.
Потолок в комнате был высокий, и почти до самого потолка громоздились какие-то странные старинные вещи, покрытые слоем пыли, из-под которого поблёскивала парчовая обивка или золочёные украшения. Между кипами мебели тянулась паутина, и пахло здесь чем-то затхлым.
Вчерашний страх накатил на Питера, и он стал было думать о том, что никогда не увидит ни маму, ни папу, ни няню, как вдруг нежный голос сказал совсем рядом:
— Слава Богу, ожил!.. Я уж и не надеялась. Да, повозилась я с тобой…
Прямо над ним, обернув хвост вокруг передних лапок, сидела пёстренькая кошка с белой грудкой, белым пятнышком на мордочке и серо-зелёными глазами в золотой оправе. Она была совсем тощая, мех да кости, но это ей шло и не лишало тонкого, нежного изящества. К тому же она была безукоризненно чистая: белая манишка сверкала, как горностай, и Питеру стало за себя стыдно. У него самого мех свалялся, даже виден не был из-под грязи, угольной пыли и запёкшейся крови, и никто бы не поверил, что ещё недавно он был снежно-белым котёнком,
— Простите, — сказал он. — Я уйду как только смогу. Сам не знаю, почему я здесь. Я вроде бы умирал на улице.
— И умер бы, — сказала кошка, — если б я тебя не перетащила. Полежи-ка тихо, я тебя вылижу.
Собственно, ему хотелось вытянуться как следует на шелку и заснуть, но он вспомнил правила вежливости и ответил:
— Ну зачем вам беспокоиться…
Однако серая кошка мягко прервала его и заверила, что она моет очень хорошо. Придерживая Питера лапой, она тщательно вылизала ему нос, потом между ушами, затылок, спинку, бока и, наконец, щёки. А ему вдруг припомнилось, как, очень давно, мама держала его на руках. Он только учился ходить и упал и ушибся, а мама подхватила его, обняла, и он уткнулся лицом ей в шею. Она его гладила, приговаривая: «Сейчас пройдёт… вот и всё…» — и на самом деле боль ушла, сменившись покоем, уютом и радостью.
Так было и теперь, когда шершавый язык лизал его, снимая боль, как резинка стирает карандаш. Что-то заурчало и задрожало у него внутри, словно маленький мотор, и он заснул.
Оглядел он себя лишь тогда, когда проснулся. Мех был опять белый, пушистый, и воздух уже не касался царапин и ран. Кошка куда-то делась. Питер попытался встать, но не смог, лапки у него расползлись. Когда же он в последний раз ел? Вчера (или позавчера?) няня дала ему на завтрак яйцо, и салат, и варенье, и стакан молока. Он просто вспомнить об этом не смел, так он проголодался. И тут он услышал тихий, нежный, мелодичный звук — что-то вроде «Ур-ру!..», обернулся и увидел кошку. Она что-то несла в зубах. Вспрыгнув на кровать, она положила к его лапам большую мышь и произнесла:
— Она хорошая, свежая. Сейчас поймала.
— Спасибо… — забормотал Питер. — Простите, я мышей не ем…
— Почему? — удивилась кошка и даже вроде бы обиделась; а Питеру очень, очень не хотелось её обижать.
— То есть я их никогда не ел… — поправился он.
— Мышей не ел? — воскликнула кошка. — Вот это да! Уж эти мне домашние кошечки!.. Да что там, сама такой была… ничего, придётся встать на собственные лапы, и без сливок перебьёшься… Ладно, ешь.
Питер закрыл глаза и откусил кусочек. К великому его удивлению, мышь оказалась такой вкусной, что он и не заметил, как съел её целиком, и только тогда взглянул в раскаянии на торчащие сквозь мех рёбра новой знакомой.
Кошка не обиделась, она обрадовалась за него; хотя, судя по выражению глаз, что-то её тревожило. Она даже рот приоткрыла, но ничего не сказала, отвернулась и раза два лизнула себе бок. Чтобы замять не известный ему промах, Питер спросил:
— А где это я? То есть где мы?
— Да у меня, — ответила кошка. — Я не всегда тут живу, сам знаешь, какая наша жизнь… а не знаешь — узнаешь. Но я здесь давно. Это мебельный склад. Кровать уж очень хорошая…
Питер вспомнил, что в школе они учили, что означают корона и буква «N», и не смог удержаться.
— На этой кровати спал Наполеон, — сказал он. — Великий французский император.
— Да?.. — равнодушно откликнулась кошка. — Именно что великий, сколько места занимал. А кровать хорошая… и сейчас он на ней не спит, за все три месяца ни разу не был. Так что живи сколько хочешь. Тебя, наверное, выгнали. А кто тебя вчера отделал?
Питер поведал ей о встрече с бурым котом, и она сильно огорчилась:
— Ах ты Господи! Да это сам Демпси! Кто же с ним спорит? Его во всех доках знают, он самый сильный кот.