Джентльмены
Шрифт:
Это был мегаполис, его рев и гам между тактами, которые перкуссионист буквально вколачивал в корпус баса. Это был мегаполис с кирпичными стенами, с разборками в подворотнях, с самоубийцами в окнах, это были жаркие, дрожащие улицы с подземкой, мусорными бачками, бычками и светящимися вывесками, машинами и лицами в отсветах красного неона, рифы становились все чаще, превращаясь в жалобные стоны, ритм набирал обороты, подбираясь к болевому порогу, где все внезапно разливалось лирической прохладой, не столько просящей, сколько требующей красоты и заставляющей публику трястись, как шекеры, словно свидетельствуя о присутствии божественного здесь и сейчас, вполне осязаемого, но все же ускользающего, преходящего. Эта благодать требовала
Этот саксофонист слушал Колтрейна зимней ночью перед изразцовой печью на Уденплан в Стокгольме. Публика разразилась восторженными аплодисментами. Докурив свой «Житан», Генри заметил, что покрылся холодной испариной. Его трясло. Мечта была реальностью, жизнь была мечтой.
— Тебе плохо? — спросил здоровяк-хозяин, протирая бокал. Генри уставился на него. — Что-то не так?
— Нет… нет… — выдавил из себя Генри. — Дело не в этом…
Генри попался. Он ловил каждый тон саксофона, узнавал каждый музыкальный ход, характерные самовоспламеняющиеся рифы. Казалось, саксофонист играет как в последний раз, растягивая каждый тон до последнего, выдувая его вглубь и вширь, пока не лопнет. Звук был несравнимо лучше прежнего, Билл по-настоящему вырос, теперь он напоминал настоящих великих слонов, на которых охотились, иногда успешно. Слонов, танцующих в Париже.
Возможно, преследуемый герой именно сейчас осознал, что время его настигло, что дальше бежать некуда. Монограмма, исполненная страсти и бессилия, выгравированная на крышке его портсигара, изображала не его, Генри, инициалы, но она преследовала его, настигая в любом уголке Европы роковой анаграммой, она была высечена, словно «Килрой», [50] на каждом новом вокзале. И Генри не решался избавиться от нее — из уважения к судьбе.
Возможно, оба чувствовали угрозу, будто инвесторы, вложившие в Мод свой капитал, который теперь эта судьбоносная встреча подвергла непредвиденному риску. В любви и страсти не меньше факторов риска, чем в экономике.
50
Kilroy was here — «здесь был Килрой» (англ.) — надпись, сопровождающая популярный настенный рисунок: человечек, выглядывающий из-за стены, — в разных точках Америки. Подобные рисунки встречаются и в культуре «граффити» других стран.
Билл был агрессивен, будто накачанный наркотиками. Почувствовав хлопок по спине, Генри спокойно потушил «Житан», обернулся и оказался лицом к лицу с усталым, разбитым Биллом. Тот сильно изменился: волосы ниже плеч, впалые щеки, кожа бледная и чуть неровная. Он так и не полюбил дневной свет: по-прежнему носил темные очки, даже здесь, под средневековыми сводами.
— Старик! — воскликнул Генри, обнимая друга. — Я услышал, что это ты, я тебя не видел и не решался посмотреть, но я слышал! Ты стал силен, Билл. Ты чертовски крут!
Билл приглушенно засмеялся. Он был агрессивен, но не суетлив. Однако сдержать смех он не мог; он напоминал ребенка, который, пытаясь не засмеяться, изображает недовольство.
— Это просто too much! [51] — сказал он. — Я сразу тебя узнал. Ты ни черта не изменился, сколько лет прошло?
— Почти пять, — ответил Генри.
— Five years!Это too much, [52] — воскликнул Билл. — Я сегодня в ударе. Все как по маслу.
51
Слишком (англ.).
52
Пять
— Ты стал силен. Я давно о тебе не слышал. Мод писала пару месяцев назад… — сказал Генри.
— Мод здесь, Генри. Мод здесь!
— Здесь, в «Сек»?
— В Париже! — кричал Билл.
— Вы теперь вместе?
Он был под кайфом, и все шло как надо, но размах был уже не тот, что прежде, в Стокгольме, когда он разглагольствовал о Париже и большом джазе. Возможно, его утомила трудная и долгая карьера, уподобившая его жестокой и прекрасной музыке, а может быть, его смутило отсутствующее выражение лица, которым Генри встретил сообщение о том, что Мод в Париже. Взгляд Моргана словно заволокло пеленой. Билл рассказывал обо всем, что произошло с «Беар Куортет», о гастролях в Дании и Германии, он говорили обо всем, что приходит в голову при встрече со старым другом. Но вдруг Билл заметил, что Генри его не слушает, что Генри не здесь, он увидел его затуманенный взгляд.
— Так вы теперь вместе? — повторил Генри. — Ты и Мод…
— Sucker! — воскликнул Билл. — Ну, время от времени.
— Как это — время от времени? — повторил Генри.
— Ну, до сегодняшнего дня, например.
— Вы поссорились?
— Ты же знаешь, каково перед концертом, — ответил Билл. — Нервы… А она собиралась на ужин с каким-то чертовым послом. Вечно ей надо быть на передовой. Будет Париж гореть — она побежит смотреть, такая уж дамочка. Ей тридцать стукнуло, кстати.
— Time goes by, [53] — заметил Генри.
— Но сейчас она уже, наверное, в отеле, — сказал Билл. — Отель «Иври», Рю де Ришелье. Иди к ней, Гемпа, ты долженповидать ее.
По-прежнему глядя перед собой с отсутствующим видом, Генри сделал большой глоток пива.
— Почему? — поинтересовался он.
— Потому что Мод самая красивая в мире женщина, и ты об этом знаешь.
— А что с Эвой?
53
Время идет (англ.).
— Замужем за таким же хмырем в галстуке, как ты. Дети.
— Слезай с креста, — мрачно произнес Генри. — Тебе не идет.
— Shit, [54] — отозвался Билл. — Я не мученик… есть сигарета?
Генри протянул портсигар с витиеватой гравировкой «В. С.» При взгляде на монограмму Билл заржал.
— Ты с ним встречался? — спросил Генри.
— Стернер тот еще бандит, — ответил Билл. — Лучший в мире мафиозо.Мод его девка, я ее сутенер. — Билл снова заржал, обнажив коричневые зубы, такие же испорченные, как их обладатель. — Но она лучшая в мире шлюха, и ты это знаешь. Ей годятся только настоящие тузы и херы. Тузы, как Стернер, и херы, как мы. — Новый взрыв ветхого, пустого смеха. Генри был готов лишиться чувств. Мечта была реальностью, а реальность — кошмаром.
54
Дерьмо (англ.).
— Тебе надо туда, Генри, — сказал Билл. — Отель «Иври», Рю де Ришелье. Это судьба. Рано или поздно надо вернуться. Так выходит, что сегодня. Ничто не мешает.
Генри, едва держась на ногах, пробормотал:
— Сначала… сначала надо позвонить.
Билл казался безумным режиссером.
— Чего, звонить? — переспросил он.
— Сначала надо позвонить, — повторил Генри.
— Ну так звони!
— Я прошу тебя, — сказал Генри. — Позвони, спроси.