Джентльмены
Шрифт:
Джон Сильвер остался неузнанным, его называли и «невнятным анархистом», и «воинственным пацифистом». Говорили о Д'Аннунцио и Гинзберге, и эти противоречивые отзывы лишний раз свидетельствуют о том, как сложно определить поэтический стиль Лео Моргана.
Лично я считаю, что Лео — возможно, в процессе самоизучения, — провел наконец границу между личностью человека и его социальным статусом, разрешив таким образом проблему, мучившую его с того самого дня, когда он, еще ребенком, увидел красный аккордеон, прислоненный к камню на берегу. Отчетливо видно, как он, начав писать стихотворение, обращенное к товарищам по борьбе с целью ободрить и утешить их, уже через пару строф взвивается стаккато и путается в дебрях символов, вовсе не свойственных «плакатной поэзии». Это скорее Дилан-Коэн, чем Хилл-Брехт. Джо Сильвер мог прославлять Че Гевару и жертвенную, испепеляющую борьбу, но те, кто обвинял его в эгоизме и самоутверждающемся индивидуализме,
Тот, кто был на первом фестивале у Йердет летом семидесятого года и не помнит странного пирата, продававшего стихи, возможно, припомнит группу «Гарри Лайм», которая выступала поздно вечером; некоторые именовали ее единственной истинноандерграундной группой в Швеции. Этот первый фестиваль у Йердет удался постольку, поскольку невысокое качество музыки компенсировалось задором и радостью исполнителей. Здесь руководила человеческая воля — иными словами, никто не мог помешать выступлению группы «Гарри Лайм». Группа просуществовала только один вечер, состояла она из Вернера Хансона и Стене Формана с гитарами, вокала и тамбурина Нины Нег, соло поэта Лео Моргана и ударника, которого мне не удалось идентифицировать. Группу создал Стене, когда узнал о готовящемся фестивале. «Гарри Лайм» выступили всего один раз — как настоящая экслюзивная супергруппа бескомпромиссных звезд, словно воссоединившиеся на один вечер «Битлз».
Однажды весной Стене — бывший «прови», прославившийся чудовищным, — позвонил Лео, чтобы узнать, как у него дела. Стене производил впечатление воскресшего Лазаря. Они не виделись и не общались несколько лет. Лео теперь жил у Генри, ибо деда вот уже два года не было в живых и Генри принял «командование» квартирой на Хурнсгатан. Лео изучал философию и за короткое, но заполненное событиями время смог наладить ритм собственной жизни.
Стене рассказал о готовящемся фестивале у Йердет и о том, что планирует создать группу — настоящую андерграундную группу. Работал Стене в одном из отцовских еженедельников под названием «Молния» — ныне закрытом — и следил за американскими журналами, где много писали о новой волне андерграундных групп. Стене считал, что Лео может написать несколько хороших текстов, «этаких интеллектуальных». Лео не стал отрицать того факта, что у него есть несколько готовых вещей.
Оставалась лишь одна загвоздка: надо было отыскать Вернера Хансона и Нину Нег. Лео полагал, что они живут в огромной квартире Стене на Карлбергсвэген, но на самом деле приятели пропали. Вернер и Нина переживали не лучшие времена.
Двумя годами ранее Нина дала отставку Лео, отправив его ко всем чертям. Это было весной шестьдесят восьмого, легендарной весной, когда весь мир был охвачен бунтом, а могущественные чиновники, короли, президенты и министры не смыкая глаз молили Господа о том, чтобы тот наказал этих непослушных студентов. Лео поступил в университет и стал изучать философию, Вернер поступил на другой факультет, и по каким-то загадочным причинам оба сдали первые экзамены, хотя ни один из них не прочитал ни одной лишней строчки. Тем более оживленными были дискуссии в кафе, где подвергали сомнению U-68, систему, способы производства и все, что вообще можно подвергнуть сомнению. Это было по душе Нине Нег. Она всегда интуитивно подвергала сомнению всех и вся. Ей не требовалось быть интеллектуалкой, она и не стремилась к этому.
Все они жили в гигантской квартире на Карлбергсвэген, которую нашел Стене Форман, — довольно близко от «Корсо», «Норрас» и Дома профсоюзов, знаменитая осада которого должна была вскоре начаться. Собственно говоря, это было золотое время четверки. Стене Форман только что начал работать в газете своего отца, у него всегда были деньги. Нина Нег время от времени подрабатывала, а Вернер и Лео отвечали за интеллектуальную часть. Интеллектуальность выражалась главным образом в продолжительных вакханалиях, которые могли длиться несколько дней кряду.
Нина была единственной, кто занимался делом — практическим делом, борьбой, которая должна была объединить студентов и рабочих. Когда в газетах появлялись новые будоражащие репортажи о событиях в Токио, Берлине, Сан-Франциско и Париже, она вырывала большие фотографии и развешивала их на стенах огромной квартиры. Нина участвовала во всех демонстрациях, не разгибая спины трудилась у копировальных аппаратов, раздавала листовки и сидела на конференциях, где обсуждались новые стратегии. Несмотря на то что лично ее не слишком волновало, будет ли проведена реформа университетского управления, она симпатизировала бунтарям, ибо Власть оставалась все той же Властью. Нина почти перестала браниться, ее словарный запас пополнился революционными выражениями, которыми ей удавалось весьма искусно потчевать Лео.
Лео был верен идее нелояльности, которая однажды свела их с Ниной на неудобном диване на чердаке. Однако ему не находилось места в организованной
Когда оккупация началась, ни Лео, ни Вернера не было на месте. Пару раз они оказывались среди тайных фашистов в Парке призраков, и случаю было угодно поместить их фото рядом с одним из идеологов оккупации на первой странице вечерней газеты. Во время главных событий друзья переживали период бессмысленного пьянства. Дед Лео, старый Моргоншерна, скончался, поднявшись по лестнице собственного дома, и оставил небольшое наследство, которое внук с радостью пустил на ветер. Коллекция марок Вернера давно уже утратила всякую ценность, он пропил и прокурил все раритеты, один за другим, методично, как и положено опытному шахматисту. Никто не должен был знать, чем, собственно, занимаются молодые люди. Они скрывались от внешнего мира, по отдельности или вместе, прихватив целую батарею бутылок, чтобы опустошить их в глубоком молчании, в каком-то отчаянном благоговении, словно служа черную мессу для самого узкого круга посвященных.
Им не было стыдно, они делали свое дело и наблюдали за миром «von oben» [56] — по крайней мере, так казалось Нине. Она считала обоих приятелей чертовыми предателями. Они отмазались от армии, получив белые билеты, и продолжали с тем же успехом отмазываться от всего остального: им досталось наследство, а мамочки кормили их обедом, как только карманы пустели. Они были избалованными сопляками, особенно Лео. Его проклятые стихи, красивая болтовня о развивающихся странах, империализме и глобальной совести — все это было лишь болтовней. Разглагольствования об альтернативном рождестве и космической любви не стоили выеденного яйца. Лео в этом мире интересовала лишь одна вещь — он сам, малыш-вундеркинд любил только себя, не понимая, что вундеркинд давным-давно умер вместе с мифом о самом себе. Настала пора проснуться — весь мир проснулся и вскочил на ноги. Хотя на самом деле все было не так, это понимала даже Нина Нег. Просыпаться было поздно. Праздник отшумел.
56
Сверху (нем.).
Ссора назрела к концу мая шестьдесят восьмого, когда осада закончилась, бунт во Франции завершился невероятным триумфом де Голля, и все почувствовали бесконечную усталость. Нина Нег была влюблена в Стене Формана, и когда он повадился водить домой новых женщин, Нина не выдержала. Она буквально вышвырнула Лео на улицу. Ему пришлось переехать к брату Генри на Хурнсгатан. Вернер поддержал Нину, и Лео повернулся к ним спиной. Он намеревался продолжать делать свое дело.
Результатом этого драматичного и крайне фрагментарно описанного конфликта стало то, что летом Нина уехала за границу, в Амстердам — мекку наркокультуры. Она много лет собиралась отправиться туда и, наконец, отправилась. Так началось ее путешествие в ад. Вернер после ряда катаклизмов бестолково попытался примкнуть к какой-то бунтарской коммуне — в те времена бунтарское движение еще свирепствовало, — из которой, впрочем, индивидуалиста довольно быстро выгнали, что и определило конец его сомнительной политической карьеры. Вскоре и он осознал — после шахтерской забастовки шестьдесят девятого года, — что штудии ни к чему не приводят. Вернер решил выйти на большую дорогу жизни. Вернера ожидало падение с большой высоты.
Итак, оставшиеся на фестивале у Йердет до самого позднего вечера имели возможность увидеть настоящую андерграундную группу «Гарри Лайм», названную в честь главного маргинала сороковых.
Поздно вечером Стене Форман, этот неутомимый устроитель незабываемых хэппенингов, вытащил на сцену Вернера с гитарой, Лео-поэта и лихорадочную Нину-вокалистку. Произошло чудо: в лучших традициях Бадена и Повеля Стене вместе с Лео прочесали неблагочестивые стокгольмские джунгли, называемые «Болотом», и выудили из омерзительного наркоманского притона на Туннельгатан Нину Нег и Вернера Хансона, провонявших неисправным туалетом, заплесневелой едой и гнилыми матрасами; они притащили несчастных домой, откормили и подвергли домашней дезинтоксикации. Газетчик Стене имел связи во всех областях рынка. В его квартире на Карлбергсвэген состоялось своего рода примирение, усталые глаза Нины стали чуть менее усталыми, а через пару дней она ожила настолько, что снова стала радовать окружающих своей изумительной бранью. Белая горячка Вернера переродилась в прилив творческих сил: никогда не бравший в руки гитары Вернер научился брать три незатейливых аккорда, как никто другой. Все это стало похоже на старые добрые времена, и Лео выдавал хиты один за другим. Стене отвечал за административную часть.