Джентльмены
Шрифт:
Что же до Лео, то в эти пасхальные дни на Стормён с ним что-то произошло. Трезвый и аккуратный, он бродил по острову своего детства, не страдая от лихорадочной тоски и страха, и мучительные галлюцинации, где красный аккордеон поблескивал на солнце, прислоненный к камню на берегу, утихли и поблекли навсегда. Лео ходил к скалам, где он высекал древние руны, спускался в низинные луга, где по-прежнему каждое лето расцветал величественный Стормёнский колокольчик, смотрел на «Ковчег», вот уже пятнадцать лет лежащий на верфи с торчащими шпангоутами и опутанным паутиной килем. Все застыло, вся человеческая деятельность замерла,
По свидетельствам очевидцев, Лео продолжал работать над набросками «Аутопсии», собранными в черной рабочей тетради. Один фрагмент вызывает особый интерес: в нем речь идет о возвращении,под которым подразумевается возвращение Лео к собственному детству. «Рыбак возвращается, ослепленный невероятным морем / как в самый первый раз / — новый вид взбирается на скалы, / цепляясь за сушу, чтобы снова и снова начинать все сначала…» Рыба-удильщик, возникновение жизни, рыбаки и так далее — возможно, все эти океанические метафоры возникли именно на Стормён. Предположение весьма правдоподобно, поскольку многие из набросков сделаны одной и той же ручкой, тем же аккуратным, красивым, разборчивым почерком, словно на одном дыхании.
Как бы то ни было, после Пасхи семьдесят пятого года Лео вернулся на Хурнсгатан отдохнувшим, вдохновленным и уравновешенным. Словно побывав на очень хорошем курорте, он снова обрел радость жизни, желание писать, желание оставить после себя след.
По собственной инициативе Лео несколько раз встречался с Эвой Эльд, инженю этой пьесы, со временем превратившейся в крепкую, рассудительную учительницу младших классов, живущую строго по расписанию, в котором некоторое ограниченное время отводилось и эросу. Этого времени вполне хватало старому любовнику Лео. Позже Эва отмечала, что в тот период Лео производил впечатление как нельзя более здравого человека.
Но так продолжалось недолго. Жестокая судьба не выпускала Лео из виду и однажды ночью направила его по ложному, опасному пути.
Посреди ночи раздался звонок в дверь. Лео не знал, который по счету сигнал разбудил его окончательно: все было словно в тумане, заспанный, он пошел на пронзительный звук. Лео был один, Генри уехал на съемки в Сконе.
Увидев за стеклянной дверью расплывчатый силуэт мужчины в пальто и шляпе, Лео спросил, что ему угодно. Эдвард Хогарт раздраженно пробормотал свое имя, и Лео открыл дверь. У вошедшего был усталый, изможденный вид, он поставил свой портфель на стул в прихожей, заявив, что не будет тратить время на извинения: дело очень важное, изложить его следует как можно короче.
Кое-как одевшись и отметив, что на часах немногим больше четырех, Лео вернулся к гостю, предложив ему присесть, однако тот отказался. Словно забыв на время о безотлагательном деле, Эдвард Хогарт бродил по квартире, по салонам и коридорам, заглянул в бильярдную, где некогда жила бабушка Лео. Хозяин следовал за гостем, совершенно сбитый с толку. Эдвард Хогарт бормотал и посмеивался старым воспоминаниям, и Лео стало казаться, что тот сошел с ума.
В квартире было холодно, Лео мерз: тело еще хранило тепло постели, но вскоре его охватила легкая дрожь едва проснувшегося любопытства. Старик наконец вернулся
Внизу ждет такси, сказал Хогарт, времени на разговор мало. Открыв портфель, он принялся перебирать бумаги и досье, попутно извиняясь за то, что «все в таком беспорядке», пока не нашел папку бумаг, схваченных резиновой тесьмой. Лео предстояло хранить эти бумаги у себя, но для начала ознакомиться с их содержанием, это важная информация. Возможно, она окажется для него полезной. Что-то может произойти. Что именно — этого он не хотел говорить. Может быть, все это фантазии и иллюзии, старики часто волнуются по пустякам.
Эдвард Хогарт засмеялся — звучал этот смех все же несколько безумно, — и Лео ничего не оставалось, кроме как взять бумаги, молча кивнув. С момента приветственного рукопожатия Лео лишь кивал и слушал. В самом рукопожатии тоже было нечто странное. Исполненное сосредоточенности, оно продлилось секундой больше, чем обычно, — ничтожная секунда, все же намекнувшая, что старик словно бы прощается с кем-то, кому предстоит далекое путешествие.
Наконец Хогарт сказал, что полагается на Лео. Впервые за долгое, долгое время Лео услышал, что на него полагаются. После этого Эдвард Хогарт вышел и отправился к ждущему его такси.
Все тот же управляющий проводил Лео к тому же столику, удаленному от прочих, в ресторане «Зальцерс». На этот раз Стене Форман почти наполнил окурками пепельницу в нетерпеливом ожидании. С трудом скрывая возбуждение, он выдвинул стул, протянул потную руку и с хитрой миной облокотился на стол. Лео проделал отличную работу, Стене был рад снова угостить его обедом.
За обильной трапезой с вином и коньяком к кофе Лео спокойно, преувеличенно спокойно рассказал о произошедшем. Он возвращался к некоторым эпизодам, дополняя упущенное, снова успокаивался и наконец добрался до той удивительной ночи после Пасхи, когда Эдвард Хогарт передал ему кипу бумаг, словно секретное досье в плохом триллере.
По мнению Стене, все это было очень похоже на Эдварда Хогарта. Этот старик знает себе цену, у него репутация самодостаточного человека. О чем здесь идет речь — о мании преследования, о галлюцинациях или о чем-то другом, — этого никто не может сказать. Эдвард Хогарт делал свое дело,а такое может кого угодно сбить с толку.
Было бы нелишним, по меньшей мере, намекнуть уже сейчас, о чем шла речь в этом деле. Досье с отпечатанными под копирку листами, которое Лео Морган получил той загадочной ночью, содержало спешно отобранные самим Хогартом фрагменты его огромной работы, призванные лишь обозначить некоторые из направлений.
«Дело Хогарта», как впоследствии называли эту историю в кругах посвященных, уходило корнями в далекое прошлое. Фирма «Северин и Компания» — металлообрабатывающее предприятие, сыгравшее одну из главных ролей в этой драме, — в двадцатые годы было переименовано в ОАО «Северин Финмеканиска» и переместилось в новые, по тем временам очень современно оборудованные помещения в Хаммарбю, неподалеку от канала Сикла. Хогарт уделил большое внимание личности и карьере директора Германа Северина и статусу шведской индустрии точной механики в двадцатые годы. Было бы излишне приводить здесь детальный рассказ об этом, работа заняла у Хогарта несколько лет и была напичкана фактами и статистикой.