Джерри-островитянин. Майкл, брат Джерри (сборник)
Шрифт:
— Кокки! Кокки! — жалобно крикнул он глухим, бесчувственным стенам.
Этим криком он обращался ко всему миру, ко всем существам более сильным, чем он, ко всем двуногим созданиям и главным образом — к баталеру, Квэку и Майклу. Понять этот крик можно было так: «Это я, Кокки. Я очень мал и хрупок, а это чудовище собирается меня сожрать. Я люблю свет и простор мира и хочу жить на свете, я так мал, и я ведь славный парень, сердечко у меня доброе, и я не могу бороться с этим громадным, косматым, голодным зверем, который хочет меня сожрать, и я прошу вас, спасите меня, спасите, спасите! Я Кокки! Меня все знают! Я Кокки!»
Это и еще многое заключалось в его двукратном призыве.
Но глухие стены не давали ответа, молчали и соседние комнаты, молчал и весь мир, и Кокки, поддавшийся на минуту чувству страха, стал опять самим собой. Он сидел неподвижно на подоконнике и, склонив голову набок, не моргая глазом, смотрел на пол, где так близко от него сидел извечный враг всего птичьего рода.
Звук человеческого голоса испугал кошку, она забыла о прыжке, прижала уши назад и припала ближе к полу.
В наступившей тишине большая синяя муха жужжала у окна, изредка тяжело ударяясь о стекло. Очевидно, муха переживала трагедию узника, обманутого прозрачностью препятствия, отделяющего его от мирового простора, сверкавшего непосредственно за этими стеклами.
Но и кошка переживала свою трагедию, и кошке не легко жилось на свете. Она долго голодала, и голод истощил ее сосцы, а ей приходилось кормить семерых пищавших слепых котят, забавно неустойчивых на своих тонких, слабых лапках. Инстинктивно она вспомнила о них, почувствовав пустоту в сосцах. Она как бы увидела их перед собой, и, благодаря какому-то неуловимому процессу в мозгу, перед ее глазами встал поломанный вентилятор и внизу, в темном погребе под лестницей, — ее логовище и кучка крошечных котят.
Это видение и чувство голода дали ей новый импульс: она подобралась и смерила расстояние для прыжка. Но Кокки уже был самим собой.
— Черт побери! Черт побери! — крикнул он самым громким и воинственным тоном, нахохлившись и глядя на кошку; та вздрогнула, припала ближе к полу, плотно прижала уши, сердито забила хвостом и завертела головой, проникая взглядом во все темные углы в поисках человека, произнесшего эти слова.
Она проделала все это, несмотря на полную несомненность того, что человеческий голос исходил от белой птички, сидящей на подоконнике.
В наступившей тишине муха снова ударилась о стенки своей невидимой тюрьмы. Внезапно приняв решение, кошка нацелилась и прыгнула на то место, где за секунду до того сидел Кокки. Кокки отпрянул в сторону, но кошка, прыгнув на подоконник, зацепила его сбоку лапой, и Кокки взлетел вверх, хлопая по воздуху не привыкшими к полету крылышками.
Кошка встала на задние лапы и движением ребенка, ловящего своей шляпой бабочку, ударила лапой по воздуху. Но лапа была тяжела, и когти ее вытянулись, как крючки.
Схваченный этой лапой, смятый и растерзанный Кокки потоком белых перьев упал на пол. Перья еще долго, как снежинки, крутились в воздухе, и некоторые из них опустились на спину тяжело спрыгнувшей на пол кошки, раздражая своим легким касанием ее натянутые нервы, заставляя ниже припадать к земле и озираться пугливо по сторонам.
Глава XXI
В меблированном доме Баухэда Гарри Дель Map нашел лишь несколько белых перышек на полу комнаты Дэга Доутри, а у хозяйки узнал обо всем, что случилось с Майклом.
Первым делом Гарри Дель Map, предусмотрительно удержавший свой таксомотор, поехал посмотреть резиденцию доктора Эмори и, убедившись в том, что Майкл заперт в отдельном помещении на заднем дворе, взял билет на пароход «Юматилла», отходящий на заре следующего дня в Сиэтл. Затем он упаковал свои вещи и заплатил по счету.
Тем временем в кабинете доктора Эмори происходило словесное сражение.
— Этот человек прямо волком воет, — сообщал доктору Мастерс. — Полиции пришлось пустить в ход дубинки. Он бушевал вовсю. Он требовал свою собаку. Так не годится. Это слишком жестоко. Вы не имеете никакого права отнимать у него его собаку. Он поднимет вой в газетах.
— Хм! — ответствовал доктор Эмори. — Я бы хотел посмотреть на того репортера, который подойдет на расстояние голоса для беседы с прокаженным из чумного барака. И недурно бы было увидеть редактора, который не сжег бы письма из чумного барака в ту же секунду, как узнал, откуда оно послано (допуская даже, что письмо каким-то контрабандным способом прошло мимо стражи). Не волнуйтесь, доктор. Шума в газетах никакого не будет.
— Но проказа! Общественная безопасность! Собака жила в близком соприкосновении с хозяином. Собака сама по себе представляет собой постоянный источник инфекции.
— Слово «контагий» [59] лучше и технически правильнее, — спокойно сказал Уолтер Меррит Эмори с высоты своей эрудиции.
— Ладно, контагий, так контагий, — согласился доктор Мастерс. — Но надо считаться с публикой. Она не должна подвергаться опасности инфекции.
— Заразы, — мягко поправил другой.
— Называйте как хотите, не в словах дело. Публика…
— Вздор, — сказал Уолтер Меррит Эмори. — Все то, чего вы не знаете о проказе, и все то, чего не знает все остальное санитарное управление, может дать материал для большего количества книг, чем написано до сих пор людьми, специально посвятившими себя изучению этой болезни. Но привить проказу какому-либо иному существу, кроме человека, не мог никто, хотя эти опыты проделывались бесконечное число раз и продолжаются еще и теперь. Лошади, кролики, крысы, ослы, обезьяны, мыши и собаки — им всем по сто тысяч раз прививалась проказа, и ни одна из этих прививок не удалась. Ни разу не удалось даже привить проказу от одного человека другому. Вот, посмотрите сами.
59
Контагий — живой возбудитель болезни, переносимой из больного организма на здоровый.
И Уолтер Меррит Эмори взял с книжных полок несколько толстых томов.
— Поразительно… чрезвычайно любопытно… — время от времени восклицал доктор Мастерс, просматривая книги под руководством опытного врача. — Я никогда не подозревал… какое невероятное количество работ было проделано. Но, — сказал в заключение Мастерс, — всеми вашими книгами вам не удастся переубедить среднего обывателя. И мне не удастся убедить его. Я и пытаться не стану. Да помимо всего — человек этот приговорен к пожизненному заключению в могиле чумного барака. Вы сами знаете, какая это мерзкая дыра. Он обожает свою собаку. Он по ней с ума сходит. Отдайте ее ему. Это гадость и жестокость, и я вам в этом помогать не стану.