Джевдет-бей и сыновья

Памук Орхан

— Ты когда-нибудь видел Зийю? — спросил Нусрет. Он имел в виду своего сына, которому было уже девять лет. Жил он у родственников в Хасеки.

— Нет, — удивленно ответил Джевдет-бей. Брат знал, что он никогда не бывает в Хасеки. Единственной ниточкой, которая еще связывала обоих братьев с жившими там родственниками, была Зелиха-ханым, но она в последнее время о Зийе ничего не рассказывала.

— Я думал, не отправить ли его в деревню, к матери, — сказал Нусрет. — Но передумал. Пусть лучше живет здесь. Хоть и среди идиотов, да все-таки в городе, а? — Он отдышался и продолжил: — Мы с тобой оба перестали общаться с родственниками, но, правда, по разным

причинам. Я — потому что не хотел быть для них обузой, а ты — потому что не хотел, чтобы они были обузой для тебя! — Нусрет снова замолчал, восстанавливая дыхание. На лице у него появилось столь знакомое Джевдет-бею выражение обвинения. — В прошлый раз ты приезжал в карете. Твоя?

— Нет, не моя. Нанял.

— И что, нынче такие кареты стоят на каждом углу, ждут седоков?

— Нет, — смутившись, ответил Джевдет-бей. — Я ее взял на три месяца.

— А, чтобы пофорсить? Некоторые берут напрокат галстук или костюм, а ты, выходит, карету? — сказал Нусрет и, взглянув на Мари, улыбнулся.

Джевдет-бей почувствовал себя униженным и жалким.

— Как ты сегодня, однако, разоделся, — продолжал Нусрет все с той же презрительной усмешкой на губах и, не ожидая от брата ответа, повернулся к Мари: — Я тебе говорил, что он помолвлен с дочкой паши? — И снова Джевдету: — Что, хорошая девушка?

— Хорошая!

— А откуда ты знаешь? Сколько раз ты ее видел-то?

Джевдет-бей почувствовал, что по лбу и по шее у него течет пот, и встал. Пошарил по карманам, вспомнил, что забыл платок дома, и снова сел.

— Два, — сказал он слабым голосом.

— Ах, два? Два раза увидел и уже понял, что она за человек? Да ты хоть с ней поговорил?

Джевдет-бей нервно покачивался на стуле.

— Говорили вы с ней, спрашиваю? Как ты понял, что она хорошая девушка? О чем говорили-то?

— Так, о том о сем…

— Э, да не конфузься ты так! Ты ведь не виноват, что не говорил с ней. Эти дурные обычаи — следствие здешней грязной, убогой, скверной жизни. Понимаешь, о чем я говорю? Понимаешь, в каком месте мы живем? Не-е-ет, не понимаешь, не кивай головой! И с тобой такое может случиться! Хотя нет. Ты не из таких. У тебя будет семья… Но вот такая женщина тебя никогда не полюбит!

Они оба одновременно посмотрели на Мари. Джевдет-бей понял, что, пока он сидит рядом с братом, от смущения ему не избавиться и от пота не спастись.

— Да не красней ты, не красней! — бросил Нусрет и, снова кивнув в сторону Мари, спросил: — Она ведь тебе нравится, a? Ты ей восхищаешься, не так ли?

— Нусрет, пожалуйста! — вмешалась Мари, но не похоже было, чтобы она смутилась. Выглядела она спокойной и гордой.

— Видишь, ты ему нравишься. Он тобой даже восхищается! — улыбнулся Нусрет Мари. — Это потому что ты ему кажешься вполне европейской женщиной. Мой брат любит все европейское… Кроме… — он помолчал немного, будто подыскивая нужное слово, — кроме революции! Ты хоть знаешь, — спросил он, повернувшись к Джевдет-бею, — что такое революция? А? Когда льется кровь и гильотина работает без передышки? Хотя откуда тебе знать! Ты только об одном и думаешь, только одно и любишь… — Договорить он не смог или не захотел. Просто сделал пальцами знак, будто пересчитывает купюры.

Джевдет-бей не мог больше это переносить. Ему было сейчас хуже, чем ночью, во время того кошмара. Вскочив со стула, он сделал два неуверенных шага в сторону кровати и простонал:

— Нусрет, я же тебя люблю! Ну почему мы так… — Такого приступа искренности с ним не случалось уже многие годы. Смутившись,

он криво улыбнулся и посмотрел на Мари. «Ну и зачем я это сделал? Господи, как же я вспотел! Хуже, чем во сне…»

Внезапно грудь Нусрета выгнулась, голова упала на подушку, и он зашелся в приступе хриплого, страшного кашля. Джевдет-бей с ужасом смотрел на конвульсии брата, не зная, что делать. Мари бросилась к Нусрету и обхватила его за плечи. Тут Джевдет-бею пришло в голову открыть окно. Пока он пытался справиться с защелкой, Нусрет немного пришел в себя и, увидев, что хочет сделать брат, заорал:

— Нет, нет, не открывай! Не хочу, чтобы эта гадость проникла в мою комнату! Эта грязь и убожество, пошлость, мерзость, деспотизм — прочь, прочь, не хочу этим дышать! Нам и так хорошо… — Казалось, он бредит. — Никому не позволю открывать окно! Здесь мое убежище, моя Франция, и пока не сгинет эта тьма, пока не сгинет Абдул-Хамид, пока не станет все светлым, чистым, хорошим — не позволю открывать окно! — И снова его начал сотрясать кашель.

Чтобы хоть что-нибудь сделать, Джевдет-бей попытался поправить подушку, на которую откинулся брат, поднял упавший на пол край одеяла и встретился глазами с отчаянным взглядом Мари.

— Доктора… Пожалуйста, приведите доктора! Я не могу. Он мне запретил…

— Хорошо, — пробормотал Джевдет-бей и, испуганно избегая взгляда брата, который все еще продолжал кашлять, выскочил за дверь. Из-за захлопнутой двери было слышно, как брат кричит:

— Куда он пошел? За врачом? Да что он сделает, этот врач? Не нужно…

Глава 4

В АПТЕКЕ

«Умрет! — подумал Джевдет-бей, выйдя на улицу. — Не сегодня, так завтра умрет!» Испугавшись этих мыслей, он попытался себя успокоить: «А может, и ничего страшного. Разве с мамой не так же было?» Кучер, покуривая, рассматривал Джевдет-бея с типичным кучерским выражением на лице. «Но Нусрет понимает, что скоро умрет. Поэтому и говорит такие ужасные вещи!» Не желая воскрешать в памяти сцену, только что разыгравшуюся в комнате брата, он решительно сказал себе: «Нужно срочно найти доктора!» Выйдя из переулка, задумался, где здесь может быть аптека. «Должно быть, ближайшая — „Канзук“. Та, где Клонаридис».

Проспект, [15] ведущий от Туннеля к Таксиму, несмотря на жару, был заполнен народом. Натыкаясь на прохожих, Джевдет-бей поспешно пробирался сквозь толпу, словно опасаясь, что, если он задержится, брат умрет и он, Джевдет, будет в этом виноват. Ему хотелось даже пуститься бежать, но он понимал, что это было бы глупо. Прохожие, люди степенные и неторопливые, расступались перед ним, с ленивым любопытством оглядывая куда-то спешащего в такую жару неучтивого господина.

15

Ныне проспект Истикляль.

Войдя в аптеку, Джевдет-бей увидел аптекаря Матковича и толстого аптечного мальчика.

— Доктор на месте?

— Занят, — бросил аптекарь, указав на дверь в глубине помещения.

— Но я не могу ждать! — жалобно сказал Джевдет-бей и, не обращая внимания на ждущих своей очереди пациентов, распахнул дверь кабинета и вошел.

В кабинете, кроме врача, сидела женщина с ребенком. Доктор, вооружившись ложкой, рассматривал его горло. Заметив незваного гостя, он нахмурился, вытащил ложку у ребенка изо рта и строгим голосом сказал: