Джинджер и Фред
Шрифт:
— В мире кино тебя считают «alter ego» Феллини, который действительно приглашает тебя сниматься, чтобы ты изображал его самого. Но ты, ты сам, чувствуешь себя таким «alter ego»?
Мастроянни. По-моему, это случайное определение. Кто-то когда-то так сказал, и все сразу подхватили: «alter ego, alter ego». Скучно, надоело. Надоело Федерико, надоело мне, ведь, что оно в конце концов означает?
Феллини выбрал меня, чтобы я его изобразил... Почему меня? Кто знает? Может, он разглядел во мне качества, которые были
— А как тебе работается с Феллини, как ты себя «ведешь» с ним?
Мастроянни. Да никак я себя не «веду». Жду, как ждут многие другие мои коллеги. Только работы с ним я жду с особой радостью: это все равно, как если бы я играл интересную роль уже не актера, а зрителя его фильмов и мог бы наблюдать за тем, как он их снимает, то есть переживать прекрасные дни.
И еще нас ведь связывает крепкая дружба. Это очень важно. Дружу я и с другими режиссерами, но самая первая, самая главная дружба у меня с ним. Прошло столько лет, а она все еще держится. Но не потому, что я становлюсь мягче, добрее, благороднее...
Моя вера в дружбу непоколебима. В общем, если я просто могу побыть рядом с приятелем, я уже вознагражден, разве не так?! А если мы с ним можем поиграть вместе в игру, именуемую кино?..
Все сказанное относится, конечно, и к Феллини. Как и к остальным моим друзьям. Таким, как Этторе Скола, например. Да их много. Слишком долго пришлось бы перечислять.
Нам хорошо вместе, мы можем говорить друг другу что угодно, никто нас за это не обессудит. Нас, как школьных друзей, связывает своеобразное сообщничество, хотя термин этот уже и превратился в штамп.
— Чем была для тебя «Сладкая жизнь»? Независимо от фильма?
Мастроянни. В ту пору я не был причастен к «сладкой жизни», о которой в Риме ходило столько разговоров, ибо мой собственный образ жизни был всегда, я бы сказал, мелкобуржуазным... Я не был вхож в известные круги, в известные сферы. Да и существовала ли она в действительности, эта «сладкая жизнь», не знаю. И никогда не спрашивал у Федерико. Такой у меня метод — никогда ни о чем не спрашивать!
И все-таки я «жил» «сладкой жизнью». Жил во время работы над фильмом. Что да, то да! У меня не было впечатления, что я работаю. Почти полгода я действительно провел в состоянии полного самозабвения, абсолютного блаженства.
Этот балаган, этот огромный «паром», как называем его мы... Одна ночь здесь, другая — там... А сколько персонажей, сколько образов... Сколько типов, сколько характеров...
Это был прекрасный, набитый всякой всячиной кипящий котел... «сладкая жизнь»... Я барахтался в нем, словно и впрямь был одним из тех персонажей, которых придумал Феллини, которых он наблюдал в реальной действительности, а потом перенес на свой экран.
Это были самые восхитительные мои каникулы, еще более восхитительные, чем школьные, когда нас вывозили в бойскаутские лагеря. Нет, нет, никакой ностальгии здесь и в помине нет! Ностальгию о прошлом у меня вызывают только воспоминания о себе самом, мальчишке из летнего лагеря.
Наверное еще потому, что это были единственно возможные в то время каникулы. Поездка в бойскаутский лагерь — это же великое событие! Потом был фильм «Сладкая жизнь», и эмоций, подобных тем, которые я испытал, снимаясь в нем, мне никогда больше не довелось испытать. Когда-то спрашивали: «Какой самый прекрасный день в твоей жизни?» И надо было отвечать: «День первого причастия». Нет. Для меня это были дни работы над «Сладкой жизнью»!
— Выдумки Феллини о себе самом тебя тоже как-то касаются?.. Я хотел спросить: есть ли что-то от тебя в твоем персонаже из «Сладкой жизни»? В какой мере твой герой соответствует тебе, как он соответствует самому Феллини?
Мастроянни. Да, я действительно чувствовал себя немножко тем героем-антигероем, но лишь во временных рамках работы над фильмом. Вообще-то когда съемки кончились, было трудно вернуться к жизни более нормальной, но не потому, что мой герой страдал... Нет, именно потому, что, играя его, я развлекался. Это был замечательный праздник. Что-то вроде венецианского карнавала, на котором, кстати, я ни разу не был, хотя хорошо могу себе его представить. Длился он почти полгода, и тебе же за него еще платили!
— Какую роль играли для тебя в жизни деньги?
Мастроянни. О, большую! Хотя бы потому, что они давали мне возможность на протяжении многих лет делать то, что я хотел. Разве не об этом мечтают все? Кто не хотел бы сорвать большой выигрыш по лотерейному билету, чтобы иметь возможность сказать: «Хороший автомобиль! Пожалуй, я его возьму»?
— Ты зарабатываешь деньги для того, чтобы их тратить, а не для того, чтобы копить?
Мастроянни. Да, и я счастлив.
— Вообще-то ты не скуп...
Мастроянни. Нет, скупцом я никогда не был. Нет. Я снимался в фильмах, о которых наперед знал, что публика на них не пойдет. Иногда — из любви к приключениям — я ездил сниматься в другие страны и даже играл на языках, которых не знал, и мне приходилось заучивать хотя бы свои реплики: я по ночам вызубривал их, как попугай. А иногда из-за того, что у меня нет административной жилки... В таких случаях мне приходилось рисковать, сниматься в фильмах изначально негодных, потому... потому, что мне нужны были деньги! Вот так-то.
Но все это очень разнообразит мою работу. И я ни о чем не жалею. Бывает, я даже привязываюсь к некоторым своим ошибкам; не знаю, может, это одно из тех оправданий, которые я вечно себе ищу, но все-таки мне кажется, что ошибаться свойственно человеку. К тому же на ошибках учишься и в другой раз, когда успех все-таки приходит, ценишь его больше.
Ведь так у каждого: день на день не приходится! То идет дождь, то светит солнце; то у тебя что-то болит, то вдруг какая-то приятная весть делает тебя счастливым... И чем такая вот «диаграмма» более извилиста, тем менее серым и заурядным ты себя чувствуешь. Но не знаю, оправдание ли это.