Джинджер и Фред
Шрифт:
Мастроянни. Это очень любезно с его стороны. Но непонятно, почему он так считает. Может, потому, что я один из тех немногих итальянских актеров, которые смогли сняться в нескольких заумных фильмах, где требовались большая сдержанность, более замедленный темп — а это как раз в англосаксонской манере. Не знаю... Но если так считает Федерико, я согласен!
— Быть может, это объясняется еще и тем, что по существу у нас нет никого, кто мог бы сравниться
Мастроянни. К счастью для меня!
— Однажды ты сказал, что возможностью сыграть множество самых разных ролей ты обязан тому, что наше итальянское кино небогатое.
Мастроянни. Да, и этому тоже. Я так думаю. Кинематограф богатый (главным образом деньгами), ну, например, американский, может позволить себе содержать целую армию, целую конюшню самых разных актеров, каждый из которых идеально подходит к определенному кинотипу.
У нас с этим делом всегда было труднее, но не потому, что не хватает подходящих актеров, а из-за нехватки... экономических средств, в силу чего продюсер обычно предпочитает доверять фильм и роль актеру уже испытанному и таким образом не подпускает к экрану новичков.
И что же выходило? Стремясь заполучить обязательно только «ведущих» — а они не всегда идеально подходили к той или иной роли, — нас, к счастью, вынуждали играть персонажей, порой совершенно не отвечающих ни нашей природе, ни ролям, которые нам бы подходили «по мерке», как это делается в американском кино.
Короче говоря, у нас не проведешь целую жизнь в седле, снимаясь только в вестернах. Нет, у нас надо уметь и на коне скакать, и на велосипеде ехать, и пешком идти, и даже на деревянной ноге ковылять, понятно?! Я говорю сейчас первую пришедшую мне в голову глупость, но это так. В кино более кустарном, что ли, и более бедном (речь идет о финансах, разумеется) каждому из нас приходится заниматься всем понемногу. Вот так.
Эта способность, между прочим, очень свойственна нашему народу и называется изворотливостью! Она позволяет нам не закосневать в одной и той же роли, к которой мы, возможно, действительно идеально подходили, и быть настоящими актерами, а не киногероями...
Однажды я попал в Голливуд... и встретился там на каком-то коктейле с самыми знаменитыми актерами. С Тони Франчозой, например, который был тогда в зените славы. Он сказал мне: «Твое счастье, что ты работаешь в Италии, по крайней мере можешь сниматься то с бородой, то без бороды. А здесь, у нас, человек навсегда обречен играть одну-единственную роль, ибо он считается самым подходящим для нее исполнителем». — «Что поделаешь: просто вы слишком богаты! Когда вам нужен человек с бородой, вы берете бородача, и все».
У нас многое зависит от случая... Но мы обязательно должны быть настоящими артистами.
Иногда даже в ущерб другим, которые могли бы хорошо показать себя. Но это не наша вина.
— Тебе пришлось еще и к диалектам привыкать...
Мастроянни.
— Обладая таким разносторонним опытом, ты, вероятно, можешь дать определение актера. Что такое актер?
Мастроянни. Я всегда считал, что актер — это существо, человек, которому, наверное, тесно в своей оболочке или, как говорится, в собственной шкуре. Следовательно, это некто испытывающий потребность, и притом безотлагательную, камуфлироваться, перенимать характер, психологию, а если нужно, то и внешний вид какого-то другого человека, на его взгляд в каждом конкретном случае наиболее подходящего.
Думаю, это так, по крайней мере в том, что касается меня. Но я вовсе не хочу казаться оригинальным — избави бог! — или каким-то особенным, каким-то «не таким», экстравагантным. Пожалуй, речь идет именно о неодолимой потребности добавить красок тому несколько бледному портрету, каковым является личность самого актера.
— Каким тебя видят другие?
Мастроянни. Ну знаешь... Другим ты всегда кажешься необыкновенным, может, потому, что экран увеличивает твою голову, твои глаза, не знаю, в общем, делает тебя огромным. И еще потому, что ты прикрываешься, добавляешь себе черты и особенности своего героя. Поэтому, должно быть, у публики нередко складывается превратное представление о тебе как о человеке необыкновенном, значительном.
Мне вспоминается одна история — вполне банальная, но очень показательная. Произошло это, когда я впервые с театральной труппой, которой руководил Висконти и в которой участвовали также Стоппа и Морелли, отправился на гастроли в Милан. У тамошних актеров был излюбленный ресторан с тосканской кухней, где можно было получить куриный бульон и мясное ассорти. Надо сказать, что актеры не страдают отсутствием аппетита, поесть они любят. В те времена я был совсем желторотым и помню, как удивился, еще издали увидев знаменитого тогда комика Эрминио Макарио, который сидел за столом в одиночестве и ел макароны с фасолью.
«Подумать только! Макароны с фасолью! Сам Макарио!»
Потрясающе... Этот маленький эпизод навсегда остался у меня в памяти и говорит о том, что в начале своей карьеры я был еще зрителем. А почему, собственно, Макарио не должен был есть макароны с фасолью? Тогда мне казалось, что подобная пища для него слишком груба.
Не знаю уж, почему я вбил себе в голову, что Эрминио Макарио должен питаться... воздухом, что ли... Вот так мы почему-то всегда окружаем актера каким-то романтическим ореолом, даже если речь идет о комике — актере, пожалуй, наименее романтичном из всех — не правда ли? — ведь его задача — смешить людей.