Джинн в плену Эхнатона

Керр Филипп

Джалобин чиркнул спичкой.

— Эх, люблю хороший костер, — сказал он и бросил спичку на влажные от бензина коврики.

Пламя взвилось вверх, высветив в темноте их грязные лица, вокруг заметались тени, восковая печать начала таять, а медный скорпион внутри нее тоже заметался, выгибая длинное тонкое жало и корчась, точно палец злобной ведьмы с черным когтем на конце.

— Я не хочу оказаться рядом, когда воск окончательно растает, — признался Джалобин, благоразумно отступая на несколько шагов от костра. Близнецы же вместе с Масли оставались на месте. Наконец от воска не осталось и следа, и скорпион — самый огромный из всех, которых доводилось видеть им всем, включая Масли, — упал в огонь.

Близнецы

ахнули. Тридцатисантиметровое тело скорпиона покрывал толстенный, как у броненосца, панцирь; клешни напоминали инструменты из камеры пыток; восемь паучьих ног болтались враскоряку, но страшнее всего был хвост — почти вполовину общей длины, — из которого торчало жало толщиной в большой палец. Членистоногое вспыхнуло, но дотла не сгорело; над его извивающимся ядовитым жалом взвился столб синего пламени, и скорпион, пытаясь спастись от жара, выпрыгнул из костра — прямо на близнецов. Он словно догадался, что эти дети родом из того же клана джинн, что и узник, охранять которого он был навечно приставлен.

Филиппа и Джон инстинктивно отскочили, но мальчик оступился на неровной земле и упал прямо перед пылающим скорпионом. Клацая клешнями и угрожающе подняв хвост с жалом, с которого уже капал смертоносный яд, меднотелая тварь устремилась к голой руке Джона.

— Берегись! — крикнул Джалобин. — Сейчас укусит!

— Нет! — вскрикнула Филиппа и со всей мочи наступила на членистоногое, а потом пнула его ногой. Извернувшись, скорпион уцепился грязными клешнями за шнурок ее кроссовки и пополз вверх по голой ноге. Какой же он тяжелый, не меньше килограмма! Филиппа с отвращением тряхнула ногой, но скорпион не желал стряхиваться. Издав пронзительный вопль, девочка с размаху ударила ногой по каменной двери. Скорпион, стрельнув сгустком яда, который едва не угодил ей в голову, все же слетел на землю, свернулся в клубок, вспыхнул и — испустил дух. Почувствовав, что из его тела выходит воздух, Филиппа вспомнила наказ Нимрода и, присев на корточки на безопасном расстоянии, вслушалась. Слово и вправду донеслось — из каких-то немереных глубин, словно из геенны огненной… А потом Филиппа выбралась из ямы, и ее стошнило. Несколько мгновений спустя Джон нашел в себе силы встать и подняться по каменным ступеням.

— Ты спасла мне жизнь, — сказал он сестре. — Он бы меня точно ужалил.

Филиппа вытерла рот.

— Ты сделал бы для меня то же самое…

Джон кивнул и благодарно сжал руку сестры.

— А я бы не сделал, — вздохнул Джалобин. — Терпеть не могу скорпионов.

Они отковыряли с двери гробницы остатки воска, с трудом открыли ее и вошли в древнюю усыпальницу. Из темноты, радостно раскинув руки, но с непривычно серьезным выражением лица к ним вышел Нимрод. Близнецы бросились к нему в объятия.

— Мы уже боялись, что никогда тебя не увидим, — призналась Филиппа.

— И были недалеки от истины, — вздохнув, кивнул дядя. — Я вполне мог провести здесь бессчетное количество лет. — Он вынул из кармана носовой платок и смахнул блеснувшую в уголке глаза слезу. — Вы спасли мне жизнь, дети. Вы спасли мне жизнь.

Справившись с эмоциями, Нимрод сдвинул брови, откашлялся, сунул платок в карман и, кривовато улыбнувшись, обратился к своему дворецкому:

— Теперь о вас, мистер Джалобин. Хотя подпункт двенадцатый сорок второго Уложения «Багдадских законов» гласит, что человеку, спасшему джинн с помощью ранее дарованных ему трех желаний, потраченные желания не компенсируются, я вынужден обратиться к Уложению сорок четвертому, относящемуся к проявлениям исключительной самоотверженности, и дарую вам, мистер Джалобин, еще три желания, исполнить каковые я готов незамедлительно, как только вы их выразите.

Джалобин громко застонал:

— Ни за что!

Избавьте меня от этих милостей! Умоляю, больше никаких желаний! Впервые за долгие годы я наконец чувствую себя от них свободным. Вы, джинн, и вообразить не можете, как трудно вечно стоять перед выбором. Какой груз ощущает при этом человек — ежедневно и ежечасно. Что выбрать: то или это? Кем стать: тем или этим? Это вечная, изнурительная борьба с самим собой! Нет, спасибо, премного благодарен.

— Но я уже проговорил это вслух, — опешил Нимрод. — Значит, желания уже дарованы и я не могу забрать их назад.

— Тогда я желаю, чтобы у меня больше не было никаких желаний, — сказал Джалобин. — Потому что за последние несколько часов я понял про желания кое-что очень важное. Когда они сбываются, непременно выясняется, что тебе все это не нужно. Да-да! Мне не нужна даже новая рука, поскольку я так привык обходиться одной, что уже не буду знать, что делать с другой.

— Отлично сказано, мистер Джалобин, — улыбнулся Нимрод. — Отлично сказано. — Он перевел взгляд на близнецов. — Кстати, кто-нибудь расслышал слово, которое произнес скорпион перед тем как издох?

— Я расслышала, но не поняла. — Филиппа пожала плечами. — Что-то вроде «скроллинг».

— Скроллинг? — переспросил Джон. — Прокрутка на экране компьютера?

— Значит, «скроллинг»? — пробормотал Нимрод.

— Тебе это о чем-то говорит?

Нимрод покачал головой:

— Нет. Я не знаю, о чем речь.

Тем временем из лампы материализовался господин Ракшас и, взяв у Джона карманный фонарик, принялся рассматривать великолепные барельефы на стенах. Больше в этом помещении ничего не было. На самом деле барельефы были нужны не столько для того, чтобы украсить интерьер этого — в остальном пустого — помещения, сколько чтобы скрасить путь усопшего египтянина к загробному миру и остаться ему там вечной опорой. Господин Ракшас то и дело дотрагивался до камня кончиками пальцев, словно незрячий, что читает книгу для слепых, такую в пупырышках, с азбукой Брайля. Близнецам оставалось либо следовать за ним, либо оставаться в кромешной тьме.

— В этой гробнице десятки комнат, — сказал Нимрод откуда-то из темноты. — Она занимает колоссальное пространство, до самых скал, где я оставил автомобиль. Там, кстати, имеется еще один вход, который и обнажился в результате землетрясения. Уходя, Хусейн Хуссаут наложил заклятие на оба входа, да еще и засыпал их песком. Я одолел весь этот путь под землей в надежде выбраться через эту дверь, но она тоже оказалась закрыта, а сама гробница похожа на лабиринт, и обратно я дороги уже не нашел.

— Посмотрите-ка на эти иероглифы! — воскликнул господин Ракшас. — У египтянина, поклонявшегося обычным египетским богам, барельефы всегда посвящены Осирису, поскольку загробная жизнь в его ведении. Здесь же нет ни одного бога, кроме Атона. Без сомнения, это и есть гробница Эхнатона.

— Но где тогда сокровища? — спросил Джон.

— Хороший вопрос, — пробормотал Нимрод.

— Очень возможно, что часть сокровищ уже рассеялась по свету, по большим и малым музеям, — ответил господин Ракшас. — Судя по расположению гробницы и по этим изображениям, рискну предположить, что это захоронение номер сорок два, впервые обнаруженное в тысяча девятьсот двадцать третьем году, а потом потерянное во время песчаной бури. Ученые успели только кратко описать его, да и то неправильно, поскольку решили, что это усыпальница какого-то чиновника или высокого чина из казначейства. Их заблуждение вполне объяснимо. Рельефы у входа сильно отличаются от тех, что расположены в глубине. Такое впечатление, что Эхнатон хотел скрыть, кто истинный хозяин гробницы. Возможно, он опасался, и не без оснований, что ее могут осквернить те, кто считает его еретиком.