Джинн в плену Эхнатона
Шрифт:
Каково же было удивление Филиппы, когда она поняла, что книга посвящена Эхнатону! Так, а эта? Тоже! А та, что рядом? Тоже! Все книги, что лежали беспорядочной грудой на полу, были про Эхнатона. От этого открытия горячая кровь джинн, что струилась по жилам Филиппы, на миг застыла, а сердце пропустило пару ударов… Неужели это простое совпадение? Вряд ли. Получается, интерес госпожи Кёр де Лапен к фараону-еретику имеет более мрачное и зловещее объяснение?
Филиппа посмотрела на супругу французского посла — исподволь, чтобы та не догадалась, что ее разглядывают. Сейчас дама хихикала над идиотскими шуточками Джона, которые он стал выдумывать от безвыходности, и смех ее
И — что это? Игра воображения? Или лента вправду шевелится? Она живая?
Филиппа заморгала и протерла глаза. Потом она встала, чтобы, не вызывая подозрений хозяйки, рассмотреть ленту поближе. С безмятежным, чуть скучающим видом Филиппа приблизилась к телескопу и стоявшему рядом столику, на котором лежали скарабеи. Взяла одного в руки.
— Что египтяне нашли в этих жуках? — спрашивал тем временем Джон, глядя одним глазом в телескоп, а другим на коллекцию. — Почему так часто их изображали? — При этом он еще успел скорчить за спиной хозяйки тоскливую мину, так чтобы видела только сестра.
— Как почему? — удивилась вопросу госпожа Кёр де Лапен и, протянув костлявую руку, взяла одного жучка. — Существуют разные виды скарабеев. Несколько видов относятся к навозным жукам.
— То есть? — не понял Джон и оглянулся, так как ему послышалось, что включился компьютер. — Они воняют, что ли?
Госпожа Кёр де Лапен издала свой квакающий игрушечный смешок.
— Пожалуй. Они собирают овечий или верблюжий навоз, скатывают его в шар наподобие теннисного мячика, и заталкивают в свои подземные укрытия, где самки откладывают на шар яйца. Появившиеся личинки питаются навозом.
— Ой, меня колбасит! — воскликнул Джон и, перехватив недоумевающий взгляд госпожи Кёр де Лапен, «перевел» с подросткового сленга: — Вы шутите!
— Нет! — засмеялась дама. — Ни капельки не шучу!
Он подошла и выключила компьютер.
— Это ты включил? — спросила она Джона.
Но Джон сделал вид, что не расслышал вопроса и волнует его исключительно образ жизни скарабеев.
— Значит, они едят верблюжьи какашки? И что в этом священного? Ничего себе источник вдохновения для мастеров! — Он изобразил, что улыбается, растянув губы и приоткрыв рот, точно покойник, и одновременно украдкой заглянул в телескоп. В гостиной Нимрода по-прежнему никого не было. Нда… Ну и задал им Нимрод заданьице! Оно оказалось куда тяжелее, чем представлялось поначалу. А все из-за этой госпожи Кёр де Лапен, с ее скарабеями, ненужными ласками и нескончаемой болтовней.
— Ну что ты говоришь? — сказала она укоризненно. — Скарабей — воистину замечательный жучок. А древние египтяне полагали, что он — земное воплощение их любимого бога солнца, Ра. Того кто днем катает солнечный диск на колеснице потом прячет его под землю — каждый вечер Именно так и ведет себя жук-скарабей. А резные фигурки были призваны наделить своего хозяина такими же качествами, какими обладают сами скарабеи.
— Какими именно? Навозной вонью?
Госпожа Кёр де Лапен укоризненно прицокнула языком.
— Фи,
Филиппа уронила фигурку скарабея на ковер, к ногам госпожи Кёр де Лапен, и нарочито охнула.
— Простите, — торопливо сказала она, даже не думая наклоняться за жуком.
Наклонилась сама госпожа Кёр де Лапен.
— Не беспокойся, они очень крепкие. Разбить совершенно невозможно, хотя каждой фигурке по нескольку тысяч лет.
Пока хозяйка подбирала с ковра зеленого жука, Филиппа внимательно разглядывала обвивавшую ее голову черно-золотую ленту. И совершенно явственно, хотя всего на один короткий миг, она увидела, что лента чуть раздулась, а потом снова сжалась, как будто… право, и сравнить-то больше не с чем!.. как будто… вздохнула! И как только Филиппа осознала, что именно она увидела, она вдруг поняла, почему эта лента кажется ей такой знакомой. Лента на голове госпожи Кёр де Лапен была в точности такая же, как змея на голове Эхнатона — на фреске, в его подземной гробнице. Ну, не в точности, конечно, потому что у этой змеи, а Филиппа уже почти не сомневалась, что это тоже змея, не было такой отчетливо поднятой головы.
Джон ничего не заметил. Воспользовавшись тем, что госпожа Кёр де Лапен отвлеклась на упавшего скарабея, он прильнул к окуляру телескопа.
Филиппа тем временем лихорадочно придумывала, как проверить, живая ли змея обвивает голову хозяйки дома. Так, что едят змеи? Мелких грызунов? Откажется ли змея, пусть самая что ни на есть респектабельная и высокопоставленная, то есть живущая на голове жены французского посла, от пробегающего мимо обеда? Например, от мышки? Филиппа сосредоточилась — сильнее и дольше обычного, — поскольку никогда прежде самолично живых существ не создавала. Решив, что готова, она, почти вслух, произнесла:
— ПОПРИТРЯСНООТПРИПАДНОФАНТАПРИСМАГОРИЯ!
— Милочка, ты что-то сказала? — Госпожа Кёр де Лапен подняла голову.
— Я сказала спасибо. Мы очень благодарны за то, что вы показали нам такую замечательную коллекцию, — сказала Филиппа, стараясь не обращать внимания на крошечную полевую мышку, которая благодаря ее стараниям только что появилась среди светлых волос на макушке француженки.
Вообще-то Филиппа не особенно любила мышей, но славный зверек, который уже начал поводить туда-сюда усатым носиком, ей так понравился, что девочке ужасно захотелось, чтобы ее опасения относительно черно-золотой ленты оказались напрасны. Пускай эта мышка живет! Но тут, прямо под ее взглядом, лента на голове госпожи Кёр де Лапен начала раскручиваться. Прямо как крышечка на бутылке. И то, что только недавно представлялось атласной тканью, отчетливо блеснуло… Змеиная кожа!
Кровь у Филиппы застыла в жилах, но она успела пнуть Джона, чтобы он тоже увидел, как из белокурых локонов госпожи Кёр де Лапен поднялась плоская зловещая голова египетской кобры. То выпуская, то пряча извивающееся жало, змея не мигая, гипнотически уставилась на мышь. Джон раздраженно оглянулся, перехватил взгляд сестры, поднял глаза на макушку госпожи Кёр де Лапен. Словно почуяв опасность, мышка свесилась вниз, примериваясь, как бы половчее спрыгнуть с этой неимоверной высоты на пол, но… опоздала! Хлесткий удар — и зверек уже проглочен. Целиком. Без остатка.