Джинн в плену Эхнатона
Шрифт:
Глава 20
Все в бутылках
Обалдеть… — выдохнул Джон, наблюдая, как кобра, то вытягиваясь, то сокращаясь, проталкивает добычу внутри своего длинного тела.
— Мне все это очень не нравится, — шепнула ему Филиппа. — По-моему, пора смываться.
— Смываемся. — Джон невозмутимо повернул трубу телескопа, спустился по лесенке и с вежливой улыбкой направился к двери, словно его ни чуточки не взволновал сюжет с прической госпожи Кёр де Лапен.
— Как, вы уже уходите? — всполошилась хозяйка. Судя по всему, она даже не подозревала, что за драма разыгралась только что на ее собственной голове. — Вы же только что пришли! — Она вдруг дернулась, как будто внутри нее лопнула пружина. — Вы же только что пришли! Вы же только что пришли! — Механизм явно заело. — Вы же только что пришли! Вы же только что пришли!
А потом глаза ее враз остекленели, потускнели, рот раскрылся, и оттуда вывалилась вставная челюсть, голова опрокинулась на плечо, словно кто-то повернул ключик сзади на шее и выключил мотор.
— Быстрее! Бежим! — крикнул Джон.
— Я пытаюсь, но не могу даже ногой шевельнуть.
— Ой, я тоже… В чем дело? Это паралич?
— Хоть бы Нимрод был здесь…
Проглотив мышку, египетская кобра приподняла голову и верхнюю часть туловища над поникшей головой госпожи Кёр де Лапен и начала медленно разматывать свои кольца. Ее тело казалось бесконечным. Наконец она достигла пола. Оказавшись на полу, кобра стала постепенно утолщаться, пока наконец не стала толщиной с человека. А плоская голова ее была размером примерно с лопату.
— Не смотри ей в глаза, — шепнула Филиппа. — Она нас хочет загипнотизировать.
— Пусть гипнотизирует. Лишь бы не укусила. — Джон говорил это, чувствуя, что гипноз уже начинает действовать. Ведь только под гипнозом можно увидеть, как у змеи отрастают руки и ноги и как она постепенно становится человеком: с крючковатым носом, светлой бородкой и неприятным выражением на узком, тонком лице. Через пару секунд от пресмыкающегося не осталось и следа. Перед ними стоял красивый надменный англичанин, явный сноб. Только от него сильно пахло змеей.
Поняв, что сдвинуться с места не удастся, Филиппа постаралась не выказать страха.
— Вы, надо полагать, Иблис, — холодно сказала она.
— Вы вообще слишком много полагаете, дрянные маленькие жабеныши, — осклабился Иблис — Терпеть не могу юных маридов, да еще в удвоенном количестве. — Иблис скривился и положил руку на громко урчащий живот. — Думаешь, выдумка с мышью крайне остроумна?
— Нет, не думаю, — вздрогнув, ответила Филиппа.
— Ты хоть знаешь, какой у нее премерзкий вкус? Фу, до сих пор тошнит. И воняет от меня, как из террариума в Лондонском зоопарке. — Он несколько раз провел языком по всем закоулкам внутри рта, потом громко харкнул и сплюнул что-то склизкое и зеленое — прямо на ковер. — Мыши — это жуткая гадость.
— Тогда зачем вы ее ели? — спросила Филиппа.
— Затем, мисс Всезнайка, что змеи именно так и поступают. Едят мышек. Я съел ее еще прежде, чем успел спросить себя, что, собственно, делает мышь на голове у госпожи Кёр де Лапен. Пускай она француженка, но, вопреки расхожему мнению, французы время от времени все-таки моют голову.
На Иблисе был полосатый костюм, купленный в модных кварталах Лондона, и туфли ручной работы из змеиной кожи; в руках он держал резную трость с серебряным набалдашником. Он ослабил туго завязанный галстук — непременный атрибут выпускника Итона, расстегнул воротник шикарной рубашки фирмы «Тенбулл и Ассер» и нехорошо закашлялся. Кашель перешел в громкое рыгание.
— Вот что бывает, если съесть мышь и, не дав ей перевариться, стать самим собой, — сказал Иблис и отхаркнул еще больше зеленой слизи. — Все из-за шерсти. Прилипает к нёбу, застревает в горле… Даже змеи, наевшись, выплевывают эту гадость.
Иблис прошел к подносу с напитками, выбрал бутылку из непрозрачного стекла — видимо, с бренди — и осушил одним глотком. На мгновение он задержал взгляд на компьютере и скорчил недовольную мину. Потом, прищурившись, с ненавистью посмотрел на близнецов.
— Если б не вы, с вашим вездесущим любопытством, мне не пришлось бы так внезапно покинуть змеиное тело. Так и норовите сунуть свой нос в чужую лампу!
Он нетерпеливо тряхнул головой и саркастически усмехнулся.
— Вы же не можете удержаться! Вам до всего есть дело. И все вы, мариды, одинаковы: проныры надоедливые! Я принял благородное решение вас не трогать, мне стало жаль вашей цветущей юности, а вы, вместо благодарности, подсунули мне эту чертову мышь! — Иблис снова оглушительно рыгнул и на этот раз сумел отхаркнуть на ковер саму мышку.
— Что ж, — осклабился он, — вы скоро пожалеете о содеянном!
Насквозь пропитанная бренди, мышь несколько секунд лежала неподвижно, а потом вдруг села. Поразительно! Она попала в такой переплет и осталась жива! Филиппа молча ликовала. Отряхнувшись и почистив усики, зверек засеменил к двери.
— Видите эту мышь? — спросил Иблис, и под его тяжелым, жестоким взглядом она превратилась в горстку пепла. Всего в нескольких дюймах от двери и свободы! — Когда я покончу с вами обоими, эта мышка покажется вам счастливицей. Вы двое на данную минуту живы лишь потому, что я еще не решил окончательно: съесть вас живьем или бросить ваши никчемные тела в самую глубокую выгребную яму на свете, которая, к вашему сведению, находится в России, в Санкт-Петербурге. Никто не смеет утверждать, что он страдал по-настоящему, если ему ни разу не довелось останавливаться в российских гостиницах. А-а, вы не знаете, что такое выгребная яма? Это сравнимо только с дантовым «Адом».
Пока Иблис разглагольствовал, Джон почувствовал, что сестра ждет, когда джинн-сила, приковавшая их к полу, ослабнет и они смогут вырваться из плена. И он тоже стал готовиться к решительному моменту — к борьбе с чужой злой волей.
— Даже не думайте тягаться со мной джинн-силой, щенки! — ухмыльнулся Иблис, поправляя безупречно отглаженные манжеты на своей великолепной рубашке «от кутюр». — У немощных малолеток вроде вас нет ни единого шанса одолеть опытнейшего из опытных, злобнейшего из злобных… А именно — меня! Я проглочу вас на завтрак, с кофе, как безвкусный шотландский крекер. Кстати, не забудьте, у меня имеются ваши волосы! — Иблис продемонстрировал им каштановую и рыжую пряди. — Так что наложить на вас заклятие проще простого.
— Вот почему вы вечно ерошили нам волосы! — возмутился Джон. — Я сразу подумал, что это крайне подозрительно.
— А я сразу подумал, что вы сами крайне подозрительны. Я ведь давно вселился в тело этой женщины, чтобы наблюдать за Нимродом. На пикнике мне все стало окончательно ясно. Потому что нормальные дети ни икру, ни печеночный паштет есть не станут. Для них это хуже, чем мышь проглотить. — Он брезгливо снял с губы прилипшую шерстинку.
— Но мы не сделали вам ничего плохого, — вызывающе сказал Джон.