Джип из тыквы

Логунова Елена Ивановна

Я зажмуриваюсь и трясу головой.

Это производит неожиданный эффект, напоминающий калейдоскоп: разрозненные образы в моем подсознании с треском и шорохом складываются в яркую цветную картинку. Несколько секунд я созерцаю ее с разинутым ртом, потом вручную подбираю челюсть и сначала шепчу, а потом кричу:

– С другой стороны… С другой… С другой стороны!

Меня осеняет.

Идея то ли гениальная, то ли бредовая.

Я хватаю телефон и чертыхаюсь, не найдя в его памяти нужного номера. Конечно, я же записывала его в другой аппарат! Который лежал в сумке, которую украли грабители, которыми были Макс и Валек, которых следовало бы убить, да все некогда.

«И еще на бумажку! На бумажку ты его номер записывала!» – азартно вздрагивая, напоминает внутренний голос.

Какое счастье, что я не самая аккуратная девушка в мире и не имею привычки регулярно чистить свои закрома и сусеки!

Мятая бумажка из кассы автовокзала обнаруживается в заднем кармане джинсов, приготовленных для стирки.

«О! Это дважды счастливый случай! – радуется мой внутренний голос. – С одной стороны, при стирке чернила могли полинять и испачкать карман, а с другой…»

– Да заткнись ты! – не выдерживаю я.

Поспешно набираю номер шофера Петровича и, машинально считая гудки, приговариваю:

– Ну, давай же! Давай, возьми трубку!

Человеческий голос появляется после восьмого гудка:

– Ну, что?!

Мне явно не рады.

– Доброе утро, то есть день, здравствуйте, это та девушка, которая в аварию попала, вы меня помните? – с ускорением тарахчу я.

Мой собеседник роняет ругательство. Такого рода словечки в великом и могучем русском языке имеют неограниченный диапазон применения, но в данном конкретном случае значат что-то вроде: «Забудешь тебя, как же!» То есть ответ положительный.

– Петрович, у меня к вам только один короткий, но важный вопрос, – я возобновляю настойчивое стрекотание: – Вы ответьте, пожалуйста, и я от вас отстану!

– Ну, чего еще? – ворчит водитель.

– Скажите, той ночью, когда случилась катастрофа, о которой вы мне рассказывали, ваш автобус шел в Новороссийск или из Новороссийска? – я акцентирую предлоги и замолкаю, затаив дыхание в ожидании ответа.

– Мы из Ставрополя ехали, – недолго подумав, отвечает Петрович. – То есть в Новороссийск. А что?

– Да ничего, – я разочарована, потому что думала иначе.

Петрович вел свой автобус в Новороссийск, то есть к морю, а я на машине Макса ехала с моря, значит, осенившая меня догадка неверна… Хотя…

Я вспоминаю, что есть еще свидетели аварии – это супруга моего кормильца Тугарина.

И телефончик ее записан у меня на обоях под зеркалом!

Повторно благословляя свою неряшливость, бросаюсь в прихожую. К счастью, горничная то ли не заметила карандашные руны на стене, то ли пренебрегла своими обязанностями, спасибо ей огромное в любом случае…

Звоню Тугариным в Синие Сосны.

Вот тут мне рады, и это приятно, хотя я так возбуждена, что неспособна в полной мере прочувствовать удовольствие. Меня интересует один вопрос:

– Ольга Викторовна, я вас в прошлый раз не спросила, вы не помните, с какой стороны появилась моя машина?

– Я никогда не забуду! – голос моей собеседницы вздрагивает. – Сверху! С горы!

– То есть со стороны моря? Или наоборот – по направлению к морю? – мне нужен однозначный ответ.

– Я же говорю – сверху! То есть – вниз, к морю!

– Точно к морю?

– Абсолютно точно! А что?

– А то, что это все меняет! – объявляю я. – Вообще все!

По-хорошему следовало бы сказать Ольге Викторовне хотя бы спасибо-до свидания, но мне сейчас не до вежливости.

Я падаю на диван, выдавливая из него немелодичный скрип. Некоторое время остановившимся взглядом смотрю в пространство, а затем дирижирую хором своих мыслей простыми жестами: левая рука по горизонтали направо, правая – налево, с крутым загибом вниз… Так я рисую схему.

Да. Да!

Из нестройного хора соображений выбивается одна оглушительная мысль.

Раз за разом повышая голос, я озвучиваю ее трижды, как колдовское заклинание или спортивную кричалку:

– Это была другая машина.

– Это была другая машина!

– Это была другая машина!!

Потом хватаюсь за голову, потому что она кружится, и ощущаю тошноту.

Мне плохо.

Пожалуйста, пожалейте меня, мне так плохо!

Белка в кресле поднимает голову и издает короткий вопросительный звук.

– Вот гадство, – плаксиво говорю я, сжимая челюсти, чтобы меня не стошнило.

Получается «фоткацфо», но умная собака все равно понимает, что дело неладно. По моему лицу широко, свободно проходится влажный шершавый язык.

Это помогает. Карусель в моей голове замедляет ход и останавливается.

– Фу, Белка, фу! – я осторожно, чтобы не спровоцировать новый сеанс коловращения, отстраняюсь от псины. – Все, все, не надо больше, спасибо, мне уже лучше.

Славная собаченция продолжает заглядывать мне в глаза, и я объясняю ей:

– Понимаешь, я в самом начале ошиблась. Вернее, ошиблись другие, а потом уже я.

Белка мотает головой. Да, я непонятно объясняю.

Начинаю заново:

– Когда я очнулась в клинике, мне сказали, что я побывала в аварии. Я этого не помнила, но поверила, да и как было не поверить, с такими-то переломами…

Собака вертится, сбивая меня с мысли.

– Сидеть! – командую я и возвращаюсь к теме. – А еще меня убедили, что Макс – мой жених, и что на его машине я попала в аварию. Сам Макс, да и дружок его мерзкий в последнем тоже не сомневались. И когда я увидела воспоминания Валентина о том, как он насиловал на пляже рыжую девушку, я признала в ней себя. Тем более что в ситуации с голой девушкой за рулем мне мерещилось что-то знакомое. Вроде бы со мной действительно что-то такое было!