Джип из тыквы

Логунова Елена Ивановна

Я замолкаю, недолго думаю и щелкаю пальцами:

– Черт, я должна была догадаться, когда нашлись майка и шорты!

Белка, которая послушно сидит у моих ног, вопросительно наклоняет голову.

– Те шмотки, которые ты откопала в придорожной канаве, – напоминаю я. – Они идеально подходили одна к другой по стилю, и обе вместе – мне по размеру, но это походило на случайность. Ведь одежки нашлись по пути к перевалу из города!

Для наглядности я рисую в воздухе параболу и ребром ладони делаю засечку в ее верхней точке:

– Это кипучеключевский перевал, где пирамида с медведями. А вот тут – море, – я изображаю горизонтальную плоскость слева от параболы, затем ставлю точку справа:

– А шорты и майку ты нашла где-то здесь. С другой стороны перевала! Ты понимаешь, что это значит?

Собака явно не понимает, а я – да, мне уже почти все ясно:

– Белочка, ведь это значит, что одежки не принадлежали рыжей девушке. Она же не доехала до того места, она слетела в пропасть еще до медведей! Ниже пирамиды!

Собака выжидательно молчит, а мне так нужен собеседник, что я подсказываю:

– «Но Тугарина видела, что машина катилась с горы в направлении к морю и упала ВЫШЕ пирамиды!» – могла бы сказать ты и была бы совершенно права. Неувязочка получается, да? Казалось бы! На самом деле – это все ставит на свои места!

Я уже не могу остановиться и говорю, говорю:

– Все расчудесно складывается, если машин было две! Две машины, две аварии! Две голых девушки, можешь себе такое представить?!

Белка явно не может, а я – запросто.

– Не зря говорят, что нет ничего более невероятного, чем правда! Я согласна, это удивительное стечение обстоятельств, но так уж случилось. Смотри!

Я снова жестикулирую:

– Вот с моря едет на угнанной машине Макса рыжая жертва насилия. Ей навстречу – автобус Петровича. Ой-ой-ой! Машина Макса падает с обрыва, но самого момента аварии никто не видит! А Тугарины находятся выше, совсем рядом с пирамидой. Ольга Викторовна видит машину, которая стремительно движется в направлении моря и уходит в пропасть, вильнув, чтобы не сбить ее ребенка. В этой второй машине я и была!

Собака трясет головой.

– Не веришь? – обижаюсь я. – А я уверена, что права! И докажу это.

После обеда за мной приезжает Грачик. Предполагается, что мы едем навестить Саныча, но я вношу в первоначальный план коррективы.

– Мне нужно на ближайший пост ГИБДД, – светски сообщаю я Грачику, сев в машину и пристегнувшись. – Но не тот, который по дороге на Кипучеключевск, там я уже была. Мне нужен пост по другую сторону границы между районами.

Судя по взгляду Грачика, он сильно сомневается в моей адекватности. Серия визитов к гаишникам – весьма необычная светская жизнь.

– Это будет недолго, – обещаю я. – Я лишь задам инспекторам пару вопросов – и все.

– Обычно они задают вопросы, – напоминает Грачик, мнение которого о моем душевном состоянии явно ухудшается, и он настаивает:

– Может, все-таки в больницу?

– Потом в больницу.

Грачик неодобрительно бурчит, но подчиняется. Мы покидаем санаторскую резервацию и выезжаем на шоссе – налево, за пределы Кипучеключевского района.

По этой дороге – лес с одной стороны, пропасть с другой – я езжу так часто, что это уже вроде путешествия на машине времени: дни путаются, и не разобрать, что происходит сегодня, а что было вчера, позавчера и еще раньше. А пирамида с медведями – как стержень, на который нанизаны эти слои.

«Трутся спиной медведи-и-и о земную о-о-ось», – заунывно затягивает мой внутренний голос.

Я и не замечаю, что подвываю этому акынскому пению, пока не слышу укоризненное:

– Зачем же реветь? – это Грачик.

Пение в дуэте с внутренним голосом – явный признак шизофрении, поэтому я вру:

– Нога разболелась.

– Это перед дождем, – кивает Грачик. – У меня вот тоже после ранения плечо погоду предсказывает точнее, чем метеобюро. К вечеру дождь пойдет, это точно.

Он останавливает машину и внимательно смотрит на меня:

– Пойдешь? Или лучше в больницу?

На другой стороне дороги высится нелепое сооружение стационарного поста ГИБДД, похожего одновременно и на аквариум, и на скворечник.

– Пойду, – говорю я и вылезаю из машины.

Версию о разболевшейся ноге нужно поддержать, и я усиленно хромаю. Грачик, добрая душа, не выдерживает и спешит подставить мне плечо. Инспектор за стеклом при виде нашей странной пары сдвигает на затылок головной убор и приподнимается над стулом.

Я стучу по разделяющей нас преграде костяшками пальцев:

– Товарищ начальник, можно вас на минуточку?

– Кто ж так разговаривает, – досадливо вздыхает Грачик, но не вмешивается.

Товарищ выплывает из аквариума в большой мир.

– Добрый день! – говорю я.

– Здрасте.

Грачик снова вздыхает. Он явно недоволен моей штатской расхлябанностью, и я добавляю в голос строгости, а в формулировки – четкости:

– Скажите, пожалуйста, на вашем участке четвертого июня сего года была авария с участием белого легкового автомобиля?

Инспектор смотрит на меня и молчит. Непохоже, что он собирается делиться со мной информацией.

– Стой ровно, – оценив ситуацию, распоряжается Грачик.

Он уводит из-под меня опорное плечо и выходит вперед, широкой спиной закрывая от меня инспектора. Я надуваю щеки: эти двое шепчутся, как заговорщики! Но интрига оказывается в мою пользу: когда Грачик возвращается к бессловесной роли моего крепкого костыля, инспектор становится дружелюбен и разговорчив.

– Это было шестого июня, а не четвертого, – сообщает он, запоздало отвечая на мой вопрос.