Дживс и скользкий тип. Тысяча благодарностей, Дживс. Тетки – не джентльмены (сборник)

Уже сгущались ночные тени, когда я повернул ключ в замке, и мы вдвоем с чемоданом прибыли в расположение вустеровской штаб-квартиры. Дживс в гостиной развешивал по стенам ветки остролиста, так как близилось неумолимое Рождество, а он любил, чтобы все было честь по чести. Я радостно поздравил его с моим прибытием.

– Ну, Дживс, вот я и вернулся!

– Добрый вечер, сэр. Приятно ли погостили?

– Недурно, я бы сказал. Но рад снова очутиться дома. Как это тот тип говорил про дом?

– Если

вы имеете в виду американского поэта Джона Говарда Пейна, сэр, то он проводит сравнение родного дома с дворцами и роскошествами в пользу первого, разумеется, и дальше пишет: «Дом, милый дом, быть дома лучше всего».

– Он был недалек от истины. Толковый малый этот Джон Говард Пейн.

– Читатели, насколько мне известно, им всегда оставались довольны, сэр.

Я возвратился из Чаффнел-Риджиса, где проводил уик-энд в клинике сэра Родерика Глоссопа, выдающегося лекаря психов, или психоневролога, как он сам предпочитает себя называть, – не в качестве пациента, спешу уточнить, а просто в гостях. Кузен моей тети Далии, Перси, был некоторое время назад поставлен туда на ремонт, и она попросила меня заехать посмотреть, как он. Он забрал себе в голову, уж не знаю почему, что его постоянно преследуют маленькие человечки с черными бородами, и, естественно, ему хотелось как можно скорее от них избавиться.

– Знаете, Дживс, – проговорил я немного позднее, уже потягивая виски с содовой, которым он меня снабдил, – все-таки странная штука жизнь, никогда не угадаешь, чего от нее ждать.

– Вы имеете в виду какое-то конкретное осложнение, сэр?

– Вот, например, как у нас с сэром Р. Глоссопом. Кто бы мог подумать, что настанет день, когда мы с ним будем жить душа в душу, точно два матроса, отпущенные на берег? А ведь когда-то, вы, может быть, не забыли, он внушал мне невыразимый ужас и, слыша его имя, я подскакивал до потолка, как вспугнутый кузнечик. Помните?

– Да, сэр. Я отлично помню, что вы относились к сэру Родерику с опаской.

– А он ко мне.

– Между вами определенно существовала некоторая натянутость. Ваши души не сливались в согласии.

– Зато теперь у нас такие добрые отношения, лучше не бывает. Преграды, нас разделявшие, рухнули. Я улыбаюсь ему, он – мне. Он зовет меня Берти, я его – Родди. Одним словом, акции голубя мира на подъеме и даже грозят достигнуть номинала. Мы ведь с ним, точно Седрах, Мисах и Авденаго, если я не путаю имена, вместе прошли сквозь пещь огненную, а это как-никак связывает.

Тут я подразумевал тот случай, когда мы оба – по соображениям, в которые здесь не стоит вдаваться, скажу лишь, что они были вполне основательными, – зачернили себе лица, он – жженой пробкой, я – ваксой, и вдвоем провели страшную ночь в блужданиях по Чаффнел-Риджису, не имея, как это говорится, где преклонить главу. С кем вместе пережил такое, тот уже никогда не будет тебе чужим.

– Но я расскажу вам одну вещь про Родди Глоссопа, Дживс, – продолжал я после того, как щедро отхлебнул живительной влаги. – У него на сердце тяжесть. Физически-то он, на мой взгляд, в полном порядке, как огурчик, на зависть любому овощу, но он в унынии… подавлен… расстроен… Говоришь с ним, и видно, что его мысли витают где-то далеко, да и мысли эти не из приятных. Слова из него не вытянешь. Я чувствовал себя, как тот заклинатель из Библии, который

попытался заклясть глухого аспида, и ни тпру ни ну. Там еще был один тип, некто Блэр Эглстоун, возможно, он и послужил причиной его угнетенного состояния, потому что этот Эглстоун… Слыхали про такого? Он книжки пишет.

– Да, сэр. Мистер Эглстоун – один из наших сердитых молодых романистов. Критики называют его произведения откровенными, бесстрашными и нелицеприятными.

– Ну да? Не знаю, какие уж там у него литературные достоинства, но субъект он, на мой взгляд, довольно вредный. Сердит-то он на что?

– На жизнь, сэр.

– Не одобряет?

– Похоже, что так, сэр, если судить по его литературной продукции.

– Ну а я не одобряю его, так что все квиты. Но думаю, все-таки не его присутствие нагоняло на Глоссопа такую тоску. Корни ее гораздо глубже. Тут затронуты дела сердечные.

Должен пояснить, что во время пребывания в Чаффнел-Риджисе папаша Глоссоп, вдовец со взрослой дочерью, обручился с леди Чаффнел, она же тетя Миртл моего школьного приятеля Мармадьюка Чаффнела (Чаффи), и когда по приезде к ним более чем через год я застал его все еще не женатым, меня это довольно сильно удивило. Я-то думал, что он давно уже выправил себе брачную лицензию и задействовал епископа с присными. Здоровый, полнокровный психоневролог под влиянием божественной страсти должен был провернуть это дело за какой-нибудь месяц-другой.

– Как вы думаете, Дживс, они рассорились, что ли?

– Сэр?

– Сэр Родерик и леди Чаффнел.

– О нет, сэр. Уверяю вас, что ни малейшего охлаждения чувств не было ни с той, ни с другой стороны.

– Тогда где же заминка?

– Дело в том, сэр, что ее сиятельство отказывается участвовать в бракосочетании, пока не выйдет замуж дочь сэра Родерика, она ясно высказалась в том смысле, что ни за что на свете не согласится жить под одной крышей с мисс Глоссоп. Естественно, сэр Родерик от этого впал в мрак и уныние.

Для меня словно молния сверкнула – я сразу все понял. Как всегда, Дживс нащупал самую суть.

Составляя эти мемуары, я каждый раз сталкиваюсь с одним затруднением: какие меры следует принять, выводя на сцену действующие лица, если они уже фигурировали в предыдущих сериях? Вспомнят ли ее или его мои читатели, спрашиваю я себя, или же они уже совершенно его или ее позабыли? В последнем случае потребуются, конечно, кое-какие подстрочные примечания, чтобы ввести их в курс дела. Например, Гонория Глоссоп, которая появляется, если не ошибаюсь, в главе второй Саги о Вустере. Кое-кто ее, может быть, и вспомнит, но наверняка найдутся и такие, кто заявит, что в жизни о ней не слыхали, так что лучше, пожалуй, все-таки перестраховаться и, рискуя вызвать недовольство памятливых, кое-что уточнить.

Итак, вот мои записи про Гонорию Глоссоп, сделанные в тот период, когда я по причинам, от меня не зависящим, был с нею помолвлен.

«Гонория Глоссоп, – пишу я, – это одна из тех неутомимых атлетических девиц, которые имеют телосложение борца в среднем весе и смеются смехом, похожим на грохот «Шотландского экспресса», проносящегося под мостом. У меня она вызывала острое желание улизнуть в погреб и затаиться там до тех пор, пока не дадут отбой».

Так что легко понять отказ Миртл, леди Чаффнел, вступить в брачный союз с сэром Родериком, покуда вышеозначенная особа остается членом семьи. Ее твердая позиция в этом случае, я так считаю, делает честь ее здравому уму.