Джоанна Аларика
Шрифт:
— Кого она не прельстит! Если удастся, мы так и сделаем.
— Не смей говорить никаких «если»! — Джоанна капризно ударила его кулачком. — В конце концов это зависит только от нас. Или ты думаешь, я буду спрашивать разрешения у отца? Nuts! [39] В двадцать три года…
— Давай-ка сюда ухо.
— Что? — изумленно осеклась Джоанна. — Какое ухо?
— Все равно, можно левое. Кто сейчас сказал «Nuts»?
— Ой, я и забыла! Прости уж на этот раз, а, Мигелито? Ну, будь хорошим…
39
Дудки! (Англ.
— Ты же сама изобрела эту систему, а теперь уклоняешься от выполнения?
— Ну, послушай, это просто нечестно! За весь день ты услышал от меня первое английское слово!
— Только потому, что я уже четыре года деру тебя за уши за каждое «йес» и каждое «о’кэй». Иначе ты и до сих пор говорила бы так же, как в свой первый приезд из Нью-Йорка.
— Ну хорошо, хорошо. Можешь драть на здоровье, — Джоанна вздохнула и, приподняв голову, покорно подставила ухо. — Только не очень больно!
— Ладно уж, на этот раз прощаю.
— Какой добрый! Так мы поедем в Антигуа?
— Да, если все будет в порядке.
— Нет, это просто немыслимо! Что ты все каркаешь? Тебе же обещали отпуск…
— Не в отпуске дело, малыш. Я имею в виду другое. Ты же знаешь, какое сейчас положение.
— Ах, так это из-за поли-и-итики… — протянула Джоанна удивленно и чуть насмешливо. — Ну, это уж просто паникерство! Вот увидишь, ничего страшного не случится. Неделю назад я и сама боялась, да и не только я — все наши на факультете. Когда сказали, что янки требуют созыва Консультативного совещания и хотят поставить вопрос коммунистической инфильтрации в Гватемале, мы все думали, что нам придется удирать сломя голову. Честное слово, мой чемодан целую неделю стоял упакованным! И только в понедельник, когда я уже собиралась в аэропорт, вдруг прибегает Глория Раскон — эта кубинка, помнишь, я про нее писала, — и говорит, что Консультативное созвано не будет. У нее дружок в Совете ОАГ, уж она-то всегда в курсе дел. Мы все страшно обрадовались: ясно, мистер Даллес пошел на попятную! Клянусь чем хочешь, он испугался. Разве нет?
— Возможно, малыш. Но…
— Опять эти твои мерзкие «но»! — Джоанна вырвалась и пересела чуть подальше от Мигеля. — Не хочу ничего слушать! Никакого напряженного положения, никакого кризиса! Ничего не хочу знать о политике, слышишь? Я хочу уехать с тобой в Антигуа, жить среди цветов и развалин и быть ящерицей. И чтобы со мной был ящер. Я хочу в Антигуа, я хочу в Антигуа! — запела она, дурачась и подпрыгивая на скрипучей койке. Потом снова прижалась к Мигелю и посмотрела на него умоляюще: — Ну Мигелито, ну хотя бы на десять дней, хорошо? А потом поедем прямо в столицу и начнем наводить там порядки — ты в министерстве просвещения, а я в прессе. Мы им покажем, как нужно работать!
— Покажем, еще бы! — согласился Мигель. — Ты меня упрашиваешь, будто я против поездки в Антигуа! Разумеется, мы туда съездим и проживем столько, сколько ты захочешь. Нужно только, малыш, чтобы ты отдавала себе отчет в реальном положении вещей…
— Ох! — сказала Джоанна уже серьезно. — Слишком хорошо я отдаю себе этот отчет, Мигелито. Может быть, поэтому мне и хочется пожить несколько дней без газет и без радио… Послушай, милый… Есть один вопрос, который страшно тревожит меня.
— Я слушаю, дорогая.
Джоанна помедлила, сдвинув брови.
— Понимаешь, об" этом даже трудно говорить… У тебя есть сигаретка? Или достань из моей сумки, у тебя слишком крепкие… Спасибо. Понимаешь, Мигель, то оружие, о котором мы с тобой говорили… в последнее время бывали случаи, чтобы его находили в наших местах?
— Ну, был, на прошлой неделе.
— Где? — спросила Джоанна тихо и быстро, разгёРДжоанна тихо и быстро, разглядывая тлеющий кончик сигареты.
— Где-то возле Кебрада-дель-Манадеро, точно не знаю. А что случилось?.
— Ничего. Просто я думала сегодня… пока ехала к тебе… Мигель, послушай, — Джоанна подняла голову и в упор посмотрела на него большими неулыбающимися глазами. — Скажи совершенно честно: что ты думаешь о моем отце?
— О твоем отце? — растерянно переспросил Мигель. — Но что именно, малыш? Человека ведь можно оценивать в разных аспектах…
— Да, я понимаю… Видишь ли, я думала вот что: все это оружие явно забрасывается к нам для того, чтобы… ну, чтобы в случае каких-нибудь беспорядков им воспользовались оппозиционеры. Ты знаешь, Мигель, политические убеждения моего отца. Так вот, неужели возможно, что и он в случае чего мог бы… воспользоваться этим оружием? Ведь ты понимаешь, Мигель, это совершенно разные вещи: ругать правительство и быть в оппозиции или взять в руки оружие. Это уже государственная измена, измена своей стране… Мигель, я просто не допускаю мысли, чтобы мой отец мог оказаться изменником! Ведь правда, Мигель? Скажи, что этого не может быть!
Мигель осторожно взял сигарету из пальцев Джоанны и бросил в пепельницу.
— Я думаю, малыш, что этого быть не может. Ты совершенно права, оппозиционер — это еще не изменник. Это совершенно разные вещи. Я не думаю, чтобы дон Индалесио мог изменить своей стране. Но изменники могут быть в числе его друзей, вот что плохо.
— В числе друзей есть безусловно… — тихо сказала Джоанна. — Небо, до какого ослепления может иногда дойти умный человек!
Помолчав, она рассеянно взглянула на часы и ахнула.
— Мигель, я пропала! — Она вскочила, поправляя прическу. — Меня сгрызут заживо…
— Ничего, у тебя у самой есть зубки, — Мигель тоже встал и обнял ее. — Завтра приедешь?
— Конечно. Приеду пораньше и постараюсь остаться на целый день. А дома что-нибудь придумаю.
Джоанна раскрыла сумку, заглянула в зеркальце и тронула карандашом губы.
— Если ты против того, чтобы целоваться на улице, — решительно сказал Мигель, — то я воспользуюсь последней минутой.
— Погоди, — засмеялась Джоанна, — еще опять заглянет какой-нибудь из твоих питомцев… будущий Кардоса-и-Арагон… Тссс!..
Разомкнув его руки, она потянулась к окну и дернула за шнурок. Камышовая шторка упала, развернувшись с сухим треском, и в косом солнечном луче, пойманном ею, как мышеловкой, заплясали веселые пылинки.
Глава 7
Педрито разругался с хозяином перед обеденным перерывом, час назад. Хозяин был страшный прохвост и реакционер, настоящий кангрехо; [40] правда, до сегодняшнего дня Педрито обращал на это мало внимания: в конце концов ученику не обязательно иметь одинаковые убеждения с хозяином, и если уж сами механики терпели реакционные взгляды дона Тачо, то ему и вовсе не стоило мешаться в это дело.
40
Cangrejo («краб») — так называли в Гватемале закоренелых противников режима Арбенса.