Джон Фаулз. Дневники (1965-1972)

Фаулз Джон Роберт

12 мая

Студия Эй-би-си, наиболее заинтересованная в фильме, объявила, что Дик Лестер «совершенно неподходящая кандидатура».

15 мая

Ветром из Танжера к нам занесло Дэниела Хэлперна, замечательного молодого американца. Он уже полтора года живет с Полом Боулзом, они вместе создали новый журнал «Антей», в который я отдал несколько стихотворений^[154]. Он приехал взять у меня интервью, но задержался; мне он нравится, и я не пытался его выставить. В интервью я показал себя человеконенавистником, заявив, что «терпеть не могу» людей, предпочитая им птиц, природу, одиночество и покой. Думаю, мне хотелось предостеречь его, сказать, чтобы он держался подальше от

«знаменитых» пожилых писателей. Подозреваю, что Боулз сказал ему то же самое.

6 июня

Коктейль у Мейзи Форрестер в Уэер-Лейн; все гости из зажиточных городских слоев (по меркам Лайма). Самое скучное и до отвращения невежественное общество, какое только можно вообразить; находиться среди них просто ненормально. Постоянное обращение к прошлому — кто где жил и какая семья раньше обосновалась в Лайме. Вот так создается социальная иерархия. Естественно, что к нам отношение подозрительное. Мы люди со стороны — хотя большинство присутствующих живут здесь всего на год или два дольше нас.

Единственный сносный человек здесь — сама Мейзи, эта пожилая актриса так густо нарумянена и раскрашена, что кажется, будто перед тобою располневшая старая гейша или хозяйка шикарного борделя. Она остроумна, у нее есть стиль. И вера в воспитательную силу театра.

Этот вечер заставил Элиз воспылать ненавистью к Лайму; я же скрылся за своей орнитологической маской. Я считаю, что эти люди ясны и понятны — в том числе и по их поведению, и это приятно.

10–15 июня

Позвонили из Ли: отец перенес инсульт и находится при смерти. Мы быстро собрались и уже через час катили в Ли. Были на месте около семи вечера. М. чуть ли не получает удовольствие от всего этого; какое несчастье, как все произошло и что еще будет! Говорят, что для отца было бы лучше не мучиться, а быстро умереть. По словам доктора, у него был не инсульт, а угрожающий жизни спазм артерий, за которым последовало недостаточное поступление в мозг кислорода. О. долго не узнавал нас, но пульс у него стабильный — ясно, что он пока не умирает. Мы пригласили ночную сиделку, приятную, энергичную ирландку; и он почти сразу пришел в себя. Я думаю, они с матерью так долго психологически терзали друг друга, что теперь наступила кульминационная контратака. У меня и Элиз бесчувственность матери вызывает ярость — она постоянно говорит об отце, словно его нет; а ее суетливость у постели мужа приносит тому один процент пользы и девяносто девять раздражения.

В родительском доме мы провели шесть дней, пытаясь примирить противоборствующие стороны. В конечном счете никто не виноват — кроме унылого, маленького домика на унылой улочке, робости родителей и страха перед переменами.

О. постепенно становится лучше. У меня был долгий разговор с врачом — похоже, он понимает природу их отношений. «Да, я вижу, что большую часть времени они работают на разных волнах». Прогнозы его неопределенны. О. может вернуться в прежнее состояние, но возможно ухудшение и даже летальный исход. Он считает, будет лучше отвезти их в Лайм. Последовав его совету, мы два дня назад так и поступили. Старик перенес путешествие вполне прилично и на новом месте несколько воспрял духом. И мать стала мягче и тише. Не хочется думать, что потом они опять окажутся в прежнем окружении. С другой стороны, теперь им необходима эта атмосфера, отцу нужно, чтобы его изводили и оглушали, и мать с удовольствием это делает. Физически он как маленький ребенок, переходит крошечными шажками, шаркая ногами, от одного кресла к другому. Я его одеваю и раздеваю. Пытаясь снять или надеть рубашку, он всегда отчаянно размахивает руками.

22 июня

Статья для «Космополитен» о первых леди. Я опять впал в прострацию, блуждаю этим летом по округе — частично это связано с затянувшимся послеоперационным синдромом у Элиз; она утратила интерес к Лайму, нашему дому, образу жизни — рецидив старой болезни. И если в Андерхилл-Фарм я мог решительно закрыться в рабочей комнате, то здесь вынужден страдать вместе с ней, терпеть ее скуку, пустоту, ожидание чего-то. Но дело также и в прежнем беспокойстве, помехе в виде полной экономической независимости. Я работаю над триллером нерегулярно — не то чтоб мне не нравился результат, просто есть ощущение, что этот процесс можно растянуть на неопределенное время. То же касается и книги о Штатах. Куда спешить, зачем торопиться? На призыв отнестись к работе серьезно, я могу привести аргумент о необходимости ждать, пока содержание и форма обретут зрелый вид. Меня все больше преследует проблема глубины проникновения в предмет (что сводится к победе над временем или к забвению). Чтобы тебя слышали не только сегодня, но и завтра. Эта никудышная социалистическая мысль меня беспокоит; а огромное количество незавершенных работ просто пугает. Недавно я написал рассказ о разорвавшейся в Нью-Йорке бомбе, он мне понравился, я привлек Джада Кинберга и с его помощью послал экземпляр Джону Колли в «Уорнер»: хотелось, чтобы он взглянул на него как на основу для возможного фильма^[155]. А вчера, когда из Голливуда позвонил Колли, я вдруг понял, что рассказ стал мне неинтересен (думаю, что и Колли от него не в восторге), нет никакого желания связываться с Голливудом и снимать фильм. Я думаю, хорошо, если меня будут связывать жесткие обязательства, потому я и взялся в первую очередь писать для «Космополитен». Теперь на первое место просится роман об американизированном англичанине («Англичанин»), а прочая работа отходит на задний план. Следующий он, и действие будет развертываться в Гималаях — никаких английских холмов.

На самом деле Колли больше всего хочет заполучить триллер. Хичкок тоже прислал телеграмму с просьбой взглянуть на него. Эти предложения оставляют меня равнодушным.

3 июля

Оскар собирается устраниться, если я предпочту Поллака^[156] и АВС. Я думаю так и поступить, а его желание устраниться только укрепляет мою решимость (хотя я ему об этом не говорю). Во-первых, мне кажется, роман тяжел для экранизации, его нельзя без потерь перевести на язык кино — в результате все равно получится карикатура. Во-вторых, кинофильм в любом случае заставит читать и перечитывать книгу, поэтому не так важно, какой — «плохой» или «хороший» — получится фильм; более того, «хороший» фильм так много дает, что книга теряет примерно столько читателей, сколько приобретает после «плохого». В-третьих, я устал от высоких критериев отбора Тома и Оскара — тем более что они настроены так антиамерикански; и я вовсе не уверен в их непогрешимости, когда они уверенно делят режиссеров на овец и козлищ. Ставить на Поллака — риск, можно проиграть, однако есть шанс, что он снимет хороший фильм. Не скрою, у меня есть и другой мотив — некое недоброжелательство по отношению к этим двоим и к английской привередливости в целом. Однако я сделал «экзистенциальный» выбор несколько недель назад и не пойду на попятную.

Я прошу только одного — чтобы Оскар, по крайней мере, заключил договор до своего ухода, и он обещал дать Поллаку возможность показать себя. В то же время непонятно, нужно ли продолжать вести переговоры. От АВС уже месяц ничего не слышно, хотя они утверждают, что по-прежнему «заинтересованы».

15 июля

Не могу писать стихи — слишком много поэзии вокруг. Сад — сплошная поэзия; произносить слова — все равно что швырять камнями в ласточек. И низко, и бессмысленно.

Анна вернулась из Эксетера. К недовольству Элиз она устроилась на работу (частично посудомойкой, частично официанткой) в гостиницу по соседству. Нам плевать на социальные условности, просто тревожит отсутствие у девочки нужной предприимчивости. Думаю, дело не только в психологической «лени», о которой твердит Элиз, но и в любви к нам, и у нас нет никакого права стыдить Анну за то, что она робеет в новом окружении. Мы насквозь литературные люди, она же совсем другая; у нее начинает преобладать зрительный подход — не хватает времени ни на что другое, кроме рисунка, текстуры и материального окружения; словесно же она выражает себя потоком банальностей, как заурядная выпускница средней школы.

20 июля

Едем в Лондон; Бетса Пейн совсем расклеилась — Ронни ее бросил. Когда Том и Фей проводили уик-энд у нас в Лайме, Элизабет находилась в одном из своих безнадежно мрачных состояний — была почти как Бетса. В субботу я повел Тома и Фей на охоту за антикварными штучками, а Э. позвонила Бетсе, чтобы излить душу, но ей тут же дали понять, у кого горе сильнее. Оказывается, у Ронни уже несколько месяцев роман с Селией Хэддон, двадцатишестилетней журналисткой из «Дейли мейл». На днях Ронни и Бетса вместе обедали. Она стала говорить, как ей хорошо и как она счастлива; тут-то он и объявил ей, как все обстоит на самом деле. Новая женщина «принесла ему веру в себя» и так далее.