Джон Фаулз. Дневники (1965-1972)

Фаулз Джон Роберт

И еще черные дрозды — обратил ли я внимание, как звонко они поют в этом году? Похоже, их сотни в той части Хемпстеда, где их дом. «По утрам они не дают спать. Будят на рассвете». Оказывается, его жена рассказывала, что в детстве около их пражского дома жили дрозды. Он уверен, ее погубили их крики.

Новый роман Тома Уайзмена «Романтическая англичанка» — один из возможных претендентов на Букера; читая его, испытываешь смущение — очень уж он автобиографичный, автор почти не скрывает, что пишет о Малу и себе. После грустной встречи с Боксоллом я пообедал с ними, на обеде присутствовали и Машлеры. Затем в воскресенье я пригласил Малу на фильм Эрика Ромера «Колено Клер» — после романа (где жена писателя сбегает с другим писателем) это могло показаться двусмысленным

приглашением. Мне показалось, что я уловил во взгляде Тома, которого мы оставили в обществе его матери на Аркрайт-роуд, отчаянную решимость не показать, что он шокирован. С другой стороны, Малу старалась, чтобы все выглядело вполне добропорядочно, и совсем не хотела обсуждать роман, не сомневаясь, что я его читал. Выглядело это комично; думаю, так она хотела показать, что в романе не все правда.

«Колено Клер» — прекрасный фильм; давно не получал такого удовольствия. Немного Мариво, чуточку Расина: анализ чувства. Не думаю, что такой фильм можно поставить у нас — не только потому, что здесь трудно найти режиссеров и операторов с таким острым взглядом и тонким вкусом. Чтобы создать такой сценарий, нужен особый язык.

22 августа

Грешен (хотя будущий редактор, возможно, так не подумает), но за последние два месяца ничего не написал. Любая работа дается с трудом. Может, это апатия: наскучили и свои, и чужие книги. Прочитал тридцать пять романов, номинированных на Букеровскую премию (еще пять осталось), и понял, что страшно устал. Половину из них, если б не обязательства, оставил бы недочитанными; некоторые — даже при нынешних обстоятельствах — не смог осилить; тот случай, когда судья засыпает посреди процесса. Только три или четыре романа вызвали у меня сопереживание.

Замечательное лето, много солнца — если не принимать во внимание последние две недели. И Элиз — такое с ней бывает — непостижимым образом выздоровела: бодра, ежедневно встает раньше восьми, активна, никаких жалоб. Я был не прав, когда сомневался, достанет ли у нее сил восстановиться.

В июле к нам приезжал Подж; однажды вечером он ударил Э. по голове пластмассовым шариком — она в негодовании вышла из комнаты. Как обычно, он все обратил в шутку. Устроил нам настоящий экзамен: что я имел в виду, когда в письме к нему подчеркнул, что мы с Э. хотим «держать нейтралитет». «Я ничего не могу тебе рассказать, пока не узнаю, что означает это выражение». Оказывается, Эйлин пригрозила: в том случае, если он помешает бракоразводному процессу, представить семерых свидетелей грубого с ней обращения. Он ничему не мешает, но в его голове засели семь гнусных безымянных крыс. Мы заверили его, что среди этих крыс нас нет, и были вознаграждены за это его версией событий.

Как-то вечером Подж загрустил о зря потраченных в Оксфорде годах. «Оглядываясь назад, я понимаю, что ни один человек из тех, с кем я дружу последние двадцать лет, не заслуживал и часу моего времени. Всех их объединяет одно — отсутствие подлинной личности». Беднягу одолевают и практические кошмары; Эйлин жаждет крови: уже сейчас она требует половину стоимости коттеджа в Гарсингтоне; он ищет деньги. Я предложил свою помощь, но он уверен, что «чудо-юноша», его американский зять, достанет нужную сумму у своей мамаши.

25 августа

На консервной банке под названием «Трайдент» едем в Ниццу, на свадьбу Джада. Он нас встречает. Мне жарко, я злой, как тысяча чертей, — неизвестно почему Элиз заставила меня надеть коричневый костюм; у Джада тоже нервы на пределе. Он орет на шофера заказанного автомобиля из-за пятиминутного опоздания. У меня ощущение, что наша поездка обречена на провал. Джад в очередной раз продюсирует плохой фильм и знает об этом.

5 сентября

Встали в четыре, едем сквозь рассвет в аэропорт Ниццы. Днем уже в Лайме, отличная

сентябрьская погода.

4 октября

Перевод «Урики» подходил к концу еще до поездки. При переводе я пользовался научной литературой; кое-что о природе свободы и — частично — образования там есть^[173].

14 сентября

Первая встреча Букеровского комитета в апартаментах Сент-Джеймс-Хотл на Букингем-Гейт. Сол Беллоу в письме, которое все сочли оскорбительно самодовольным, отказался приехать и из всех предложенных книг выбрал, на мой взгляд, наихудшую (в этом утверждении нет никакого намерения его оскорбить), а именно «Эскадрон Ястребов» Робинсона, такой же выбор сделал и Маггеридж^[174].

На Филипе Тойнби мешковатые брюки, потертый пиджак, старомодные рубашка и галстук — человек из тридцатых, он довольно скучный, нервный, мрачный и придирчивый^[175]. Он напоминает мне Поджа; все ему быстро надоедает, о чем он спешит заявить. Но мы образуем своего рода альянс, и я рад, что он среди нас. Я доверяю серьезности его суждений, а вот остальным двум не могу сказать, чтоб очень доверял.

Джон Гросс слишком легкомысленный, чтобы быть председателем комитета и организатором, обычный лондонский литератор^[176]. Много говорит; догадываюсь, что он предпочел бы не видеть меня здесь, слишком необычны мои взгляды на устоявшиеся репутации в английской литературе; возможно, предпочел бы не видеть и Тойнби с его неуклюжей искренностью — однако тот слишком крупная фигура в сфере, в которой заняты оба, и потому ему следует оказывать особое уважение.

Леди Антония Фрейзер — рослый «синий чулок», у нее красивые глаза, крупный подбородок и слишком мягкие, чтобы быть искренними, манеры; время от времени они становятся особенно вкрадчивыми. Однако она стойко сопротивляется, когда мы с Тойнби продвигаем своих любимцев (Б. С. Джонсон, Килрой, Хилл), и противопоставляет своих (Рид и все тот же Робинсон).

На этот раз в окончательный список вошли четыре имени (Рихлер, Найпол, Лессинг, Тейлор) и еще шесть как возможные кандидаты на последние два места. Я не мог не заметить, что Гросс и А. Фрейзер твердо намерены присудить Найполу первое место; по этому поводу уже осуществляются кое-какие незаметные манипуляции.

Все это происходит на фоне зубной боли, у меня болят зубы; пломба, которую месяц назад поставил Бартон, все еще беспокоит меня, а сломанный пенек зуба более чем беспокоит. Болит — хоть на стенку лезь, так что я начинаю пересматривать свои взгляды на социалистическое здравоохранение: там богатые не могут пройти к врачу без очереди. Хочу, чтобы профессионалы с Харли-стрит приходили по первому моему зову^[177]. Но у Бартона никогда нет свободного времени, на него запись на недели вперед. Придется ждать до двадцать первого, когда подойдет моя очередь.

20 сентября

Заключительная встреча Букеровского комитета. На этот раз собрались в Букеровском зале заседаний, окна которого выходят на Сити. Я вошел, прижимая руку к больному зубу, и тут же увидел Беллоу, он маленького роста, в зеленом костюме и галстуке в изумрудно-зеленых кружочках. В облике есть что-то гротескно ирландское; сухость, кривая усмешка. Он передал восторженные отзывы о моем творчестве от своего друга, к ним присовокупил свои; он явно стремится быть вежливым. Подошли остальные, мы сели обедать. Беллоу заявил, что хотел бы поскорее со всем этим покончить. Волнение — сродни ужасу — среди англичан, вызванное таким американским нахальством. Тойнби в любезной английской манере, внешне демонстрирующей безупречную вежливость, а по сути намекающей на то, что собеседник безголовый осел, предложил хотя бы дождаться кофе. Опасный ход — у Беллоу острый нюх.