Джон Голсуорси. Собрание сочинений в 16 томах. Том 11
Шрифт:
— Послушайте, Джордж, не нравится мне этот Пирс, — признался по дороге Дэн. — Очень глупо, что я согласился поехать, теперь поздно отказываться, но зачем ему это? Не такой он человек, чтобы делать что-либо без умысла, уверяю вас.
Я заметил, что скоро все должно выясниться.
— Не очень я в этом уверен — подозрительный он тип; каждый раз, когда я вижу его, мне вспоминаются пираты.
Тендер стоял в бухте, словно никогда оттуда и не выходил. Зэхери Пирс тоже был на месте — сидел на борту своего ялика.
— Бриз в пять узлов, — сказал он. —
О Пейшнс он ничего не спросил, а посадил нас в свою «скорлупу» и стал грести к тендеру. Нас встретил загорелый человек по имени Прол, со впалыми щеками, острой торчащей бородкой и чисто выбритой верхней губой — словом, заправский моряк.
На тендере царила образцовая чистота: предназначенный служить тральщиком в Бриксеме, он сохранил свой номер — Д XI 13. Мы нырнули в каюту, просторную, но темную, где стояли две койки и маленький столик, на котором теснились пузатые бутылки; еще там стояли ящики и вешалки для платья. Прол, приведший нас сюда, казалось, был преисполнен гордости своим паровым подъемником для парусов. Прошло несколько минут, прежде чем мы снова вышли на палубу; там, в ялике, пришвартованном к судну, сидела Пейшнс.
— Если бы я знал, — пробормотал, краснея, Дэн, — я бы ни за что не поехал.
Она перехитрила нас, и тут уж ничего нельзя было поделать.
Прогулка получилась очень приятная. С юго-востока дул легкий бриз, солнце пригревало, воздух был чист и прозрачен. Вскоре Пейшнс запела:
Умер Колумб и спит в могиле,
О! Хэй-хоу! и спит в могиле;
Над головой его яблоню посадили
О! Хэй-хоу! яблоню посадили…
Яблоки зреют — вот упадут,
О! Хэй-хоу! вот упадут;
Но люди не дремлют, за ними придут,
О! Хэй-хоу! за ними придут.
Яблоки сняты, лежат на скамье,
О! Хэй-хоу! лежат на скамье;
Хотите знать дальше, пойте сами себе,
О! Хэй-хоу! пойте сами себе.
Ветер уносил звуки ее высокого голоса, неровные, вибрирующие, словно песня жаворонка, затерянного в небе. Пирс подошел к ней и что-то шепнул на ухо. На лице ее я уловил испуганное выражение, как у пойманного зверька; она как-то сразу замкнулась в себе и, рассмеявшись, откинула назад волосы. Больше она не пела, а сидела, сгорбившись, подперев подбородок руками, и солнце освещало одну ее щеку, круглую, бархатную, яркую, как персик…
Мы миновали Дартмут и спустя полчаса вошли в небольшую бухту, окруженную лесом. На невысоком, красноватом утесе среди сосен стоял дом. У подножия утеса выступала часть разрушенного мола. Мы причалили и пришвартовались к нему. Сверху спустился старик, похожий на рыбу, и встал на место хозяина. Пирс повел нас к дому, Пейшнс последовала за ним, вдруг ужасно оробев.
У дома была темная, низко нависающая крыша из тростника, который рос в окрестных болотах; более ничего примечательного в нем я не заметил. Он казался не новым и не старым, не красивым и не таким уж уродливым, не опрятным и не очень запущенным; всеми своими окнами он смотрел на море,
На веранде, рядом с огромнейшей подзорной трубой, сидел дряхлый старик в панаме, опершись на трость из ротанга. Белые, как лунь, борода и усы и почти черные брови делали взгляд его маленьких, беспокойных темно-серых глаз странным и проницательным; красные щеки и шею покрывала целая сетка мелких морщин. Он сидел совершенно прямо на ярком солнце, лишь чуть прищурившись.
— Отец! — сказал Зэхери. — Это Пейшнс Войси. Старик перевел взгляд на нее и пробормотал:
— Милости просим, мэм, — и больше внимания на нее не обращал.
Видно, Пейшнс это обидело, и вскоре она ускользнула с веранды и отправилась бродить среди сосен. Какая-то старушка принесла тарелки и несколько бутылок, расставила их на столе; мы расселись вокруг старого капитана Пирса, не проронив ни слова, будто завороженные.
Перед завтраком между Зэхери Пирсом и Дэном произошла небольшая стычка: кому из них звать Пейшнс? В конце концов пошли оба и вернулись без нее. Никакого завтрака ей не нужно, она останется там, под соснами.
За завтраком мы ели отбивные, диких голубей, грибы и тутовое варенье, пили восхитительную мадеру из простых стаканов. Я спросил старика, где он раздобыл ее? Он подозрительно поглядел на меня и, чуть наклонив голову, ответил:
— Она обошлась мне по два шиллинга бутылка, здесь ни у кого больше такой нет. В начале тридцатых… по два шиллинга бутылка… сейчас вина такого не сыщешь, да и людей таких тоже, — прибавил он, взглянув на Зэхери.
Зэхери улыбнулся и сказал:
— Никогда, отец, не доводилось вам совершать таких серьезных дел, к каким готовлюсь я сейчас!
В глазах старика мелькнуло презрение.
— Стало быть, в дальнее плавание собрался, Зэк, на своей «Волшебнице»?
— Да, — ответил Зэхери.
— И куда же ты думаешь идти на этой старой галоше?
— В Марокко.
— Фью! — присвистнул старик. — Там ничего нет; я знаю тот берег, как свои пять пальцев. — И он вытянул вперед свою жилистую, волосатую руку. Вдруг Зэхери словно прорвало:
— Под Могадором, там есть человек один… мой друг… уже два года. Концессии, контрабанда, порох… корсары, междоусобицы, деньги… вожди, пулеметы, султан… оружие… восстание… золото… — Он подробно изложил нам отчаянно дерзкий план, как с помощью торговых махинаций управлять колесом политической жизни.
— Тебе не дадут туда даже добраться, — заметил старый Пирс.
— Не дадут? — вскинулся Зэхери. — Ну да, еще как дадут, только бы уехать. Когда произойдет смена власти, я стану там богатым человеком.
— Ты не уедешь, — сказал на это старик.
Зэхери вытащил лист бумаги, испещренный цифрами. У него уже все было рассчитано. Столько-то на снаряжение, столько-то на товар, столько-то на концессии, столько-то на непредвиденный случай.
— До последнего гроша! — заключил он. — Без малого тысяча. Судно готово, но если я не доберусь туда за месяц, все дело провалится.