Джон Голсуорси. Собрание сочинений в 16 томах. Том 12
Шрифт:
— Кто это мы?
— Ну, мама, я и Джок. Ужасный мальчишка! Вы даже представить себе не можете. И волосы у него почти рыжие. Когда состарится, он, наверное, будет таким же, как дедушка Хэйторп. Нет, Джок просто невозможен!
Боб Пиллин пробормотал:
— Интересно было бы познакомиться с ним.
— Правда? Я спрошу у мамы, не разрешит ли она. Но вы сами не обрадуетесь. Он вечно вспыхивает, как фейерверк.
Она откинула голову, и у Боба Пиллина снова поплыло все перед глазами. Взяв себя в руки, он спросил, растягивая слова:
— Разве вы не пойдете повидаться со своим опекуном?
— Нет, у мамы к нему секретный разговор. Мы здесь в первый раз. Чудак он, правда?
— Чу-дак?
— Ну да! Но он очень хорошо ко мне относится. Джок называет его последним стоиком.
Из кабинета старого Хейторпа крикнули:
— Филлис, поди сюда!
Этот голос принадлежал, несомненно, женщине с красивым ртом, у которой нижняя губа чуть-чуть прикрывала верхнюю; в нем была и теплота, и живость, ласкающая слух, и что-то неискреннее.
Девушка бросила Пиллину через плечо смеющийся взгляд и скрылась в комнате.
Боб Пиллин прислонился спиной к камину, уставив круглые щенячьи глаза на то место, где только что стояла девушка. С ним происходило что-то непонятное. Поездки с дамой сердца, возможность которых допускал старый Хейторп, утоляли лишь чувственность этого молодого человека; они прекратились в Брайтоне и Скарборо и были лишены малейшего намека на любовь. Рассчитанная до мелочей карьера и «гигиеничный» образ жизни избавляли от беспокойства и его самого и его отца. А сейчас у него застучало в висках и что-то большее, нежели просто восхищение, стеснило ему горло как раз над высоким стоячим воротничком — то были первые признаки рыцарской влюбленности! Но светский человек нелегко поддается нахлынувшим чувствам, и кто знает, окажись под рукой шляпа, не поспешил ли бы он вон из этого дома, бормоча себе под нос: «Ну нет, дорогой, Миллисент Виллас вряд ли подойдет тебе, если у тебя серьезные намерения». А то кругленькое, смеющееся личико, блестящая прядка на лбу и широко раскрытые серые глаза как-то не вызывали намерений иного рода: невинная юность неотразимо действует на самых трезвых молодых людей. Охваченный каким-то смятением, Пиллин думал: «Удобно ли, осмелюсь ли предложить проводить их до трамвая? А может, лучше сбегать нанять автомобиль и отправить их домой? Нет, они могут уйти тем временем! Надо ждать здесь! Боже, как она смеется! Не личико, а загляденье: цветом точно клубника со сливками, волосы, словно сено, и все такое! Миллисент Виллас…» И он торопливо записал адрес на манжете.
Дверь растворилась, и он услышал тот теплый переливчатый голос: «Пойдем, Филлис!», потом девичий голосок: «Хорошо, иду!» и ее звонкий, веселый смех. Он быстро пошел к входной двери, в первый раз в жизни испытывая подлинный трепет. Он проводит их до трамвая без шляпы — это еще более по-рыцарски! Но тут же он услышал:
— Молодой человек, у меня ваша шляпа!
А затем раздался голос ее матери, живой, притворно возмущенный:
— Филлис, как тебе не стыдно! Вы когда-нибудь видели такую скверную девчонку, мистер…
— Пиллин, мама.
Потом — он сам не знал, как это произошло, — он шагал между ними к трамваю, защищенный от январского холода смехом и ароматом мехов и фиалок. Это было похоже на сказку из «Тысячи и одной ночи» или что-нибудь в этом роде, какое-то опьянение, когда уверяешь, что тебе — по пути, хотя потом всю дорогу назад придется снова трястись на этом дурацком трамвае. Никогда в жизни он не чувствовал такого воодушевления, как сейчас, когда восседал на скамье между ними, забыв и о записке в кармане и о своем желании подбодрить отца. На конечной остановке они вышли. Мурлыкающее приглашение зайти как-нибудь, отчетливое «Джок будет рад познакомиться с вами!», низкий грудной смех. «Ах ты, скверная девчонка!» И вдруг хитрая мысль молнией осенила его, когда он снимал шляпу.
— Большущее спасибо, зайду непременно! — Он снова вскочил на подножку трамвая, деликатно намекая этим, как безмерно он был галантен.
— Вы же сказали, что вам по пути! Ну, зачем вы так?..
Слова ее были точно музыка, а раскрытые от удивления глаза казались самыми прекрасными на земле. Миссис Ларн снова засмеялась низким, теплым, но и каким-то рассеянным смехом, а девушка помахала ему рукой на прощание. Он глубоко вздохнул и пришел в себя только в клубе, за бутылкой шампанского. Пойти домой? Ну, нет! Ему хотелось пить и мечтать. Ничего, «старик» узнает новости завтра.
3
Эти слова «Сэр, вас хочет видеть миссис Ларн!» могли бы смутить человека с более слабыми нервами. Что привело ее? Она же знает, что ей не следует приходить сюда. Старый Хейторп с циничным любопытством наблюдал, как вошла его сноха. Каким- взглядом она окинула этого щенка, когда проходила мимо! Он отдавал должное вдове своего сына и спрятал улыбку между усами. Она взяла его руку, поцеловала, прижала к своей великолепной груди и проговорила:
— Вот видите, наконец-то я здесь! Вы не удивлены? Старый Хейторп покачал головой.
— Мне, право, очень нужно было повидать вас. Вы не заходили к нам целую вечность. Да еще эта ненастная погода! Как вы себя чувствуете, дорогой опекун?
— Как нельзя лучше. — И, посмотрев ей прямо в серо-зеленые глаза, добавил: — У меня нет для вас ни пенса.
Она и глазом не моргнула, только беспечно рассмеялась.
— Неужели вы думаете, что я пришла за этим? Хотя я в самом деле сильно на мели, дедушка!
— Как всегда.
— Я вам все расскажу, дорогой, мне станет легче. Если бы вы знали, как туго мне сейчас приходится!
Стараясь принять печальный вид, она опустилась в низкое кресло, распространяя сильный аромат фиалок.
— Мы в ужаснейшем положении. В любую минуту имущество наше может пойти с молотка, а мы — оказаться на улице. У меня не хватает духу открыться детям — они так счастливы, бедняжки. Джока придется взять из школы, а Филлис прекратит уроки музыки и танцев. Полнейший кризис. И все из-за синдиката «Мидлэнд». Я рассчитывала получить по крайней мере двести фунтов за новый рассказ, а они его не взяли.
Крошечным платочком она смахнула слезинку с глаза.
— Это очень обидно, дедушка. Я просто мозги иссушила, работая над рассказом.
Старый Хейторп проворчал что-то похожее на «вздор!».
Испустив глубокий вздох, свидетельствующий лишь о большом объеме ее легких, миссис Ларн продолжала:
— Не могли бы вы дать мне хотя бы сто фунтов?
— Ни шиллинга.
Она снова вздохнула, глаза ее скользнули по комнате, и она проговорила тихим голосом:
— Вы же отец моего дорогого Филипа. Я никогда на это не намекала, но вы же отец, поймите. Он был так похож на вас, и Джок тоже.