Джон Голсуорси. Собрание сочинений в 16 томах. Том 16
Шрифт:
— Аврора, — сказал мистер Левендер, — вы позволите мне, годному вам увы! — в отцы, называть вас так? Вы, без сомнения, знаете, что громкие фразы — это те же боеприпасы, что они имеют значение отнюдь не меньшее, чем настоящие взрывчатые вещества. Возьмите, например, слово «свобода», разве вы хотели бы отнять его у нас?
Юная леди посмотрела на него своими большими серыми глазами, в которых заблистало сильное чувство.
— Дорогой дон Пиквихот, — сказала она, — я бы просто отобрала это слово у всех тех, кто не знает, что оно означает. И что бы тогда осталось? Да вы не смогли бы накормить баснями одного-единственного муниципального соловья! Вас всех не хватило бы на одну передовицу раз в год после дождичка в четверг! Разве вы не видите, дон Пиквихот, что свобода — это особая форма тирании и что нас больше всего тиранит именно громогласная болтовня?
— Боже милостивый! — воскликнул мистер Левендер. — С таких алых губок слетают такие слова!
— Я пока еще не пацифистка, — продолжала юная леди, подавляя зевок, но я ненавижу жестокость, ненавижу ее так сильно, что готова сама жестоко расправиться с нею. Пусть гунны сами расхлебывают кашу, которую заварили. Я вовсе не жажду мщения, но что же поделаешь!
— Моя дорогая юная леди, — успокаивающе заговорил мистер Левендер, — вы ведь не можете быть мстительной, ибо каждый великий публицист и оратор говорит нам, что мстительность — чувство, чуждое союзникам, которые ищут лишь справедливости.
— Вздор!
Блинк, доселе спокойно слушавшая их беседу, решила, что это слово относится к ней, и, вскинув морду, лизнула юную леди в руку столь неожиданно, что та вздрогнула и сказала:
— Прелесть!
Мистер Левендер, приняв это слово на свой счет, жестоко покраснел.
— Аврора, — сказал он, задыхаясь, — сердечный восторг мешает мне воспользоваться вашим нежным словом. Простите меня, и давайте тихонько разойдемся по домам, ибо я увидел прекрасное видение и знаю свое место.
Хладнокровие, казалось, на миг оставило юную леди, ее губы чуть дрогнули, она стиснула руку мистера Левендера.
— Вы действительно прелесть, — сказала она, — думаю, что вам следует быть в постели. Кстати, мое имя Изабел.
— Только не для меня, — сказал мистер Левендер. — Вы Аврора, Заря, и ничто не убедит меня в обратном. И я клянусь отныне подниматься вместе с вами.
— Что вы! — воскликнула юная леди. — Пожалуйста, не воображайте, что я люблю вскакивать ни свет ни заря. Просто я сейчас иду с ночной смены.
— Это не имеет значения, — проговорил мистер Левендер, — я буду преданно следить за каждой вашей ночной сменой, и это придаст мне силы продолжать общественную работу, ибо меня всегда будет манить розоперстый рассвет грядущего.
— Ладно, — пробормотала юная леди, — пока что до свидания, и идите спать. Еще нет пяти. — И, помахав своими розовыми перстами, она легко пролетела по дорожке сада и скрылась за дверью дома.
Мистер Левендер на мгновение ощутил себя другим человеком. Он пошел в свой сад и стоял, глядя на ее окно, пока надежда увидеть ее там не угасла совсем; тогда он вошел к себе в дом.
XI …СРЫВАЕТ ПАЦИФИСТСКИЙ МИТИНГ
За завтраком в то самое утро, когда его посетило прекрасное видение, мистер Левендер, всегда читавший газеты, как священное писание, наткнулся на объявление, что вечером того же дня в холлоуэйской церкви состоится митинг «Лиги борцов за свободу слова», которую его газеты частенько клеймили за миролюбие. Прочитав имена ораторов, мистер Левендер сразу же почувствовал, что его долг — явиться на митинг.
«Там, вероятно, не будет никого, кто мог бы выразить протест, — решил он. — В Англии свобода достигла размеров, угрожающих благородным патриотическим чувствам. Без сомнения, это рецидив чудовищного здравого смысла, из-за которого каждый мог говорить, что хочет. Я бы рад остаться дома, — подумал он, — они, вероятно, могут применить ко мне грубую силу; однако трусость не пристала мне, я должен быть там».
Весь день он с крайним беспокойством размышлял о своем неприятном долге по отношению к этим опасным личностям и подзубривал те передовые из своих пяти газет, которые имели хоть какое-нибудь отношение к делу. Он не сказал никому ни слова о своих намерениях, так как был убежден, что, связываясь с пацифистами, идет на значительный риск; однако сознание исполняемого долга не позволяло ему желать, чтобы кто-нибудь помешал осуществлению его планов, хотя в глубине души он надеялся именно на это.
В шесть часов он замкнул Блинк в кабинете и, вооружившись тремя передовицами, отправился в свое рискованное путешествие. В семь часов он уже поспешал по мрачноватой дороге к холлоуэйской церкви, но у дверей ее столкнулся с непредвиденным препятствием… — Ваш билет! — спросил здоровенный верзила.
— У меня нет билета, — сказал растерявшийся мистер Левендер, — но это ведь митинг «Лиги борцов за свободу слова», поэтому-то я и пришел сюда.
Верзила внимательно посмотрел на него.
— Без билета нельзя, — сказал он.
— Я протестую, — сказал мистер Левендер. — Какие же вы в таком случае борцы за свободу слова?
Верзила улыбнулся.
— Ладно, — сказал он, — вы слабее кролика, проходите!
Возмущенный мистер Левендер очутился в церкви. Митинг уже начался, и высокий человек с унылым лицом стоял за кафедрой и что-то говорил аудитории, которая почти полностью состояла из женщин и стариков, а его коллеги сидели позади него в президиуме с отсутствующими лицами. Мистер Левендер устроился на крайнем месте в одном из средних рядов и приготовился слушать.
«Как бы горячо ни стремился я исполнить свой долг, — думал он, — мне, поборнику справедливости, следует сначала установить, какого рода митинг я собираюсь сорвать». Еще в дверях по аплодисментам, часто прерывавшим речь оратора, мистер Левендер понял, что церковь битком набита людьми. По мере того как оратор продолжал говорить, мистеру Левендеру становилось все более не по себе. Однако действовало на него не то, что говорил оратор, ибо наш герой был всецело поглощен необходимостью подготовить достойную отповедь, для чего он, отрешившись от всего, подгонял друг к другу доводы и словесные фиоритуры передовиц, которые за этот день выучил почти наизусть. Деликатный от природы, он терпеливо ждал, когда кончит оратор, и тогда, сжимая в руке три передовицы, он решительно направился к сидящему президиуму. Повернувшись к нему спиной, он начал пронзительным от волнения голосом: