Джон Голсуорси. Собрание сочинений в 16 томах. Том 16
Шрифт:
«Соотечественники, я не знаю, что и думать! Ах, как я несчастен!» — Но тут он оступился и, запутавшись во флаге, упал с цоколя; два полисмена тотчас подняли его и отвели в тихий уголок напротив Национальной галереи.
В растерянности стоял он там, окруженный голубями и позабытый людьми, и тогда-то к нему и снизошло откровение.
«Странно, — подумал он, — я замечаю непоследовательность в моих поступках и даже в речах. Я — два человека, один из них — я, а другой — не я; и тот, который не я, толкает меня в объятия полисменов и ввергает в прочие неприятности. Тот, который я, любит голубей и Блинк, хочет жить мирно и нисколько
Мысль эта была необыкновенно мучительна, потому что в свете ее открывалась полная несостоятельность последних месяцев его жизни. Подавленный и разбитый, он хотел было пойти в Национальную галерею и найти утешение в искусстве, но на пути его встал огромный плакат, возвещавший о ходе подписки на военный заем. Новое поле общественной деятельности открылось бы для него, и душа его неизбежно воспламенилась бы, если бы один из поднявших его полисменов не тронул его за рукав.
— Как вы себя чувствуете, сэр? — спросил он.
— Благодарю вас, полисмен, мне лучше, — ответил мистер Левендер. — Мне очень жаль, что я доставил вам столько беспокойства.
— Ну что вы, сэр, — ответил полисмен. — А вы здорово грохнулись.
— Скажите мне, — вдруг проговорил мистер Левендер, глядя ему в лицо, как, по-вашему, имеет ли право человек жить личной жизнью? Мое будущее в значительной степени зависит от вашего ответа.
На тяжелом лице полисмена появилось удивление, и он медленно произнес:
— Обычно личная жизнь человека бывает ниже всякой критики, вы сами это знаете, сэр.
— Я довольно давно не жил личной жизнью, — сказал мистер Левендер.
— Послушайте меня, сэр, и не мечтайте вернуться к ней, — проговорил полисмен. — У вас здоровье не то.
— Боюсь, вы меня не поняли, — ответил мистер Левендер, чье тело после падения изрядно побаливало. — Меня измучила как раз моя общественная жизнь.
— Я бы на вашем месте бросил ее, — сказал полисмен.
— Правда? — оживился мистер Левендер. — Бросили бы?
— Конечно, — сказал полисмен.
Мистер Левендер был так взволнован этим подтверждением своего внезапного желания, что вынул из кармана полкроны.
— Вы чрезвычайно меня обяжете, — сказал он, — если примете это как знак моей благодарности.
— Так и быть, сэр, доставлю вам удовольствие, — ответил полисмен, хоть мне было совсем нетрудно: вы легкий, как перышко. Вы куда-нибудь сейчас направляетесь? — добавил он.
— Да, — ответил мистер Левендер слабым голосом, — к метрополитену.
— Тогда я вас провожу.
Мистер Левендер был даже рад идти под защитой этого верзилы, ибо силы покинули его — не столько из-за физической боли, сколько из-за полученного откровения.
— Послушайте меня, сэр, — сказал полисмен на прощание, — и не думайте ни о какой личной жизни, на это у вас силенок маловато.
— Благодарю вас, полисмен, — задумчиво проговорил мистер Левендер, — вы так добры. До свидания!
Он
«Если я как общественный деятель приношу больше вреда, чем пользы, размышлял он, — то я готов ради отечества вернуться к личной жизни. Но полисмен сказал, что это для меня опасно. Что же мне остается? Не жить ни общественной, ни личной жизнью!»
Эта мысль, мучительная и героическая, так овладела им, что он приехал домой, буквально сходя с ума.
XXI …И ВОЗНОСИТСЯ НА НЕБЕСА
К следующему утру эта мысль окончательно созрела и приобрела такую власть, что никакая сила на свете не могла бы помешать ее осуществлению; и всю ночь мистер Левендер не давал Блинк уснуть: он расхаживал по спальне взад-вперед, обдумывая подробности такого ухода от всего, который бы лучшим образом соответствовал его несчастью. Он с самого начала понял, что отказ от обеих его жизней не имел бы смысла, если бы об этом не узнал весь мир.
«Я смогу преподать урок всем общественным деятелям и частным лицам только в том случае, если совершу поступок столь поразительного свойства, что его нельзя будет не заметить». — И тысячи планов, как муравьи, закопошились в его мозгу.
Однако достойный план пришел ему в голову только с криком первого петуха.
«Осуществление этого плана потребует чрезвычайной предусмотрительности, — думал он, — иначе мне могут помешать или даже остановить меня на полпути, а это было бы и мучительно и нелепо». Идея его была столь возвышенной, что он пролил над нею немало слез и, расхаживая по комнате, не раз останавливался, чтобы увлажненными глазами взглянуть на ничего не подозревавшую Блинк. Весь день он бродил по дому и саду, прощаясь со всем, что было так дорого его сердцу; за завтраком, обедом и ужином он ел и пил даже меньше, чем обычно, ибо был весь поглощен пафосом грядущего самоотречения. Он решил подготовиться к своему последнему деянию ночью, когда храп Джо помешает миссис Петти услышать шум; за ужином он стал прощаться со своей преданной экономкой, но постарался сделать это так тонко, чтобы она не могла догадаться, в чем дело.
— Миссис Петти, — сказал он, вертя в руках ломтик сыра, — бесполезно скрывать от вас, что я скоро отправлюсь в путешествие, и я чувствую, что не могу расстаться с вашими заботами, не выразив вам своей сердечной благодарности. Мне будет недоставать вас, крайне недоставать, то есть, если там, куда я отправлюсь, человеку вообще может чего-нибудь недоставать.
Миссис Петти, мгновенно решившая, что речь идет о ночных носках, ответила:
— Не беспокойтесь, сэр, я про них не забуду. А куда же это вы отправляетесь?
— Гм, — тонко ответил мистер Левендер, — пока все это очень неопределенно; в такое время, как сейчас, когда зацветает липа, на меня находит какое-то беспокойство, и вы можете заметить во мне некоторую перемену. Но что бы ни произошло, я вверяю мою дорогую Блинк вашим заботам. Кормите ее, как меня, и любите ее, как Джо, ведь счастье собаки больше всего зависит от еды и любви.
— Боже милостивый, — сказала миссис Петти, — да вы никак собираетесь надолго? Уж не в Истберн ли?
Услышав это, мистер Левендер вздохнул: к грусти прощального вечера прибавилось воспоминание о месте, где он провел столько счастливых дней.