Джон Голсуорси. Собрание сочинений в 16 томах. Том 4
Шрифт:
Искренне тебе преданный Обри Стэйнфорд».
— Опять этот человек!
— Не обращай внимания, Вэл!
— Ну, не знаю, — мрачно протянул Вэл. — Какая-то шайка что-то слишком заинтересовалась этим жеребенком. Гринуотер волнуется. Я уж лучше постараюсь выяснить, в чем тут дело.
— Так посоветуйся сначала с дядей. Он еще не уехал от твоей мамы.
Вэл скорчил гримасу.
— Да, — сказала Холли, — но от него ты узнаешь, что можно делать и чего нельзя. Против таких людей не стоит действовать в одиночку.
— Ну ладно. Пари держу, что
Он поехал в Лондон утренним поездом и к завтраку был уже у матери. Она и Аннет завтракали в гостях, но Сомс был дома и не слишком радушно пожал ему руку.
— Этот молодой человек с женой все еще у вас?
— Да, — сказал Вэл.
— Что он, никогда не соберется чем-нибудь заняться? Узнав, что Джон как раз собирается заняться делом, он проворчал:
— Сельское хозяйство? В Англии? Это еще зачем ему понадобилось? Только швырять деньги на ветер. Лучше ехал бы обратно в Америку или еще в какую новую страну. Почему бы ему не попробовать Южной Африки? Там его сводный брат умер.
— Он больше не уедет из Англии, дядя Сомс, — по-видимому, проникся нежной любовью к родине.
Сомс пожевал молча.
— Дилетанты все эти молодые Форсайты, — сказал он. — Сколько у него годовых?
— Столько же, сколько у Холли и ее сводной сестры, — около двух тысяч, пока жива его мать.
Сомс заглянул в рюмку и извлек из нее микроскопический кусочек пробки. Его мать! Он слышал, что она опять в Париже. Она-то имеет теперь по меньшей мере три тысячи годовых. Он помнил время, когда у нее не было ничего, кроме несчастных пятидесяти фунтов в год, но оказалось, что и этого было слишком много, — не они ли навели ее на мысль о самостоятельности? Опять в Париже! Булонский лес, зеленая Ниобея, исходящая слезами, — он хорошо ее помнил, — и сцена, которая произошла тогда между ними…
— А ты зачем приехал в город?
— Вот, дядя Сомс.
Сомс укрепил на носу очки, которые совсем недавно начал надевать для чтения, прочел письмо и вернул его племяннику.
— Видал я в свое время нахалов, но этот тип?
— Как вы мне советуете поступить?
— Брось письмо в корзину, забудь о нем.
Вэл покачал головой.
— Стэйнфорд как-то заезжал ко мне в Уонсдон. Я ничего ему не сказал; но вы помните, что в Аскоте мы смогли получить только вчетверо, а ведь это был первый дебют Рондавеля. А теперь, перед самым Гудвудом, жеребенок заболел; что-то тут кроется.
— Так что же ты намерен делать?
— Я думал повидаться с ним, и может быть, вы бы не отказались присутствовать при нашем разговоре, чтобы не дать мне свалять дурака.
— Это, пожалуй, не глупо. Такого беззастенчивого мерзавца, как этот, мне еще не приходилось встречать.
— Чистокровный аристократ, дядя Сомс, порода сказывается.
— Гм, — буркнул Сомс. — Ну что же, пригласи его сюда, если уж непременно хочешь с ним говорить, но сначала вынеси из комнаты все ценное и скажи Смизер, пусть уберет зонты.
В то утро он проводил Флер и внука на взморье и скучал, особенно после того, как, проводив их, посмотрел карту Сэссекса и обнаружил, что Флер будет жить в двух шагах от Уонсдона и от этого молодого человека, который теперь не выходил у него из головы, о чем бы он ни думал. Возможность взять реванш с «этого мерзавца» Стэйнфорда сулила какое-то развлечение. Как только посланный ушел, он пододвинул стул к окну, откуда видна была улица. Про зонты он так и не сказал ничего — решил, что это будет недостойно, — но сосчитал их. День был теплый, шел дождь, и в открытое окно столовой с Грин-стрит струился влажный воздух, чуть отдающий запахами кухни.
— Идет, — сказал он вдруг. — Экая томная фигура!
Вэл пересек комнату и стал за его стулом. Сомс заерзал на своем месте. Этот тип и его племянник вместе учились — кто их знает, может быть, у них есть и еще какие-нибудь общие пороки.
— Ого, — сказал Вэл вполголоса, — вид у него и правда больной.
На «томной фигуре» был тот же темный костюм и шляпа, в которых Сомс видел его в первый раз; та же небрежная элегантность; поднятая бровь и полузакрытые глаза по-прежнему излучали презрение на горькие складки в углах рта. И ни с чем не сравнимое выражение обреченного, которому только и осталось, что презирать всякое чувство, как и в тот раз, пробудили в Сомсе крошечную искру жалости.
— Надо предложить ему выпить, — сказал он.
Вэл двинулся к буфету.
Раздался звонок, голоса в передней; потом появилась Смизер, красная, запыхавшаяся, с виноватым лицом.
— Вы примете этого джентльмена, сэр, который унес сами знаете что, сэр?
— Проведите его сюда, Смизер.
Вэл повернул к двери. Сомс остался сидеть.
«Томная фигура» появилась в дверях, кивнула Вэлу и подняла брови в сторону Сомса. Тот сказал:
— Здравствуйте, мистер Стэйнфорд.
— Мистер Форсайт, если не ошибаюсь?
— Коньяку или виски, Стэйнфорд?
— Спасибо, коньяку.
— Давай покурим. Ты хотел меня видеть. Мистер Форсайт — мой дядя и мой поверенный.
Сомс заметил, как Стэйнфорд улыбнулся, словно говоря: «Да ну? Вот удивительные люди!» Он закурил предложенную сигару, и воцарилось молчание.
— Ну? — не выдержал Вэл.
— Очень сожалею, Дарти, что твой жеребенок от Голубки расклеился.
— А откуда это тебе известно?
— Вот именно. Но прежде чем я тебе это сообщу, будь добр дать мне пятьдесят фунтов и обещание, что мое имя не будет упомянуто.
Сомс и Вэл остолбенели. Наконец Вэл сказал:
— А какая у меня гарантия, что твои сведения стоят пятьдесят фунтов или хотя бы пять?
— О, что я знаю, что твой жеребенок болен.
Как ни мало был Сомс знаком с миром скачек, он все же понял силу этого аргумента.
— Ты хочешь сказать, что знаешь, где моя конюшня протекает?
Стэйнфорд кивнул.
— В университете мы были друзьями, — сказал Вэл. — Чего ты ожидал бы от меня, если бы я располагал такими же сведениями о твоей конюшне?