Джон Голсуорси. Собрание сочинений в 16 томах. Том 9
Шрифт:
Грэтиана и Ноэль поднимались по лестнице, поджав губы и не глядя друг на друга; обе были очень бледны. Они подошли к комнате Грэтианы, которая когда-то была комнатой их матери, и Ноэль уже собиралась пройти мимо, но Грэтиана схватила ее за руку и сказала:
— Зайди ко мне.
В комнате ярко горел камин, и сестры стали по обе его стороны, опершись на каминную доску и глядя в огонь. Ноэль прикрыла рукой глаза и пробормотала:
— Я просила Лилу сказать тебе.
Грэтиана сделала такой жест, словно она боролась между двумя сильными чувствами, не зная, какому из них поддаться.
— Это ужасно! — только и выговорила она.
Ноэль пошла к двери.
— Подожди, Нолли.
Ноэль уже взялась за ручку двери, но остановилась.
— Мне не нужно ни прощения, ни сочувствия, — сказала она. — Я только хочу, чтобы меня оставили в покое.
— Но как же можно оставить тебя в покое?
Волна горечи поднялась в Ноэль, и она крикнула страстно:
— Я ненавижу сочувствие тех, которые не в состоянии понять! Мне не надо ничьего сочувствия. Я всегда могу уйти и скрыться подальше.
Слова «не в состоянии понять» ошеломили Грэтиану.
— Я могу понять, — сказала она.
— Нет, не можешь; ты никогда не видела его, ты не видела… — Ее губы задрожали, она закусила их, чтобы не разрыдаться. — И потом, ты бы никогда так не поступила, как я.
Грэтиана шагнула к ней, но остановилась и села на кровать. Да, это правда. Она сама никогда бы так не поступила! И именно это — как бы страстно она ни желала помочь сестре — сковывало ее любовь и сочувствие. О, как все это ужасно, уродливо, унизительно! Ее сестра, ее единственная сестра оказалась в таком же положении, как все эти бедные, плохо воспитанные девушки, которые потеряли себя! А что скажет ее отец — их отец! До этой минуты Грэтиана почти не думала о нем, она была слишком занята своей собственной уязвленной гордостью; слово «отец» вырвалось у нее против воли.
Ноэль вздрогнула.
— А этот мальчик! — сказала Грэтиана. — Его я не могу простить. Если ты не знала, то он знал. Это он… — Она осеклась, увидев лицо Ноэль.
— Я все знала, — ответила Ноэль. — И все сделала я. Он был моим мужем, так же, как Джордж — твой муж. Если ты скажешь хоть одно слово против Сирила, я никогда не буду с тобой разговаривать. Я счастлива, как и ты будешь счастлива, если у тебя родится ребенок. В чем же разница? Только в том, что тебе повезло, а мне нет? — Ее губы снова задрожали, и она замолчала.
Грэтиана уставилась на нее. Ей вдруг захотелось, чтобы Джордж был здесь; как бы хорошо узнать, что он думает обо всем этом!
— Ты не возражаешь, если я расскажу Джорджу? — спросила она.
Ноэль покачала головой.
— Нет, не теперь! Не говори никому. — И вдруг горе Ноэль, скрытое за мнимым безразличием, пронзило сердце Грэтианы. Она встала и обняла сестру.
— Нолли, дорогая, не смотри так!
Ноэль не ответила на ласку сестры и, как только та отняла руки, ушла в свою комнату.
Грэтиана осталась одна; она была полна сострадания к Ноэль и в то же время огорчена и разобижена; неуверенность и страх владели ею. Ее гордости был нанесен жестокий удар, сердце у нее сжималось; она злилась на себя. Почему она не проявила больше сочувствия и теплоты? И все-таки теперь, когда Ноэль ушла, она снова стала осуждать покойного. То, что он сделал, непростительно! Ведь Нолли — еще ребенок. Он совершил святотатство. Скорее бы приехал Джордж, и скорее бы переговорить с ним обо всем! Сама она вышла замуж по любви и знала, что такое страсть; была достаточно проницательна, чтобы понять, насколько глубока любовь Ноэль, конечно, в той мере, в какой может быть глубокой любовь девочки; себя Грэтиана считала уже зрелой женщиной — ей было двадцать лет. И все-таки, как могла Ноэль так забыться! А этот мальчик! Если бы Грэтиана была знакома с ним, может быть, ее негодование было бы смягчено личным впечатлением о нем — это ведь так важно во всех человеческих суждениях, — но она никогда его не видала и находила его поведение «непорядочным». Грэтиана знала, что это останется камнем преткновения в ее отношениях с сестрой. Как бы она ни пыталась скрывать свои мысли, Ноэль все равно поймет, что сестра втайне осуждает ее.
Она сбросила форму сестры милосердия, надела вечернее платье и начала беспокойно расхаживать по комнате. Все, что угодно, только как можно дольше не идти вниз к отцу! То, что случилось, разумеется, будет страшным горем для него. Она боялась разговора с ним, его расспросов о здоровье Ноэль. Она, разумеется, может обо всем умолчать, пока этого хочет Ноэль, но она была очень правдива по характеру, и ее приводила в отчаяние мысль, что надо что-то скрывать.
Наконец, она спустилась вниз; отец и сестра были уже в гостиной: Ноэль в платье с оборками сидела у камина, опершись подбородком на руку, а отец читал последние сообщения с фронта в вечерней газете. Увидев изящную девичью фигуру сестры, ее глаза, задумчиво устремленные на огонь, увидев усталое лицо отца, Грэтиана с особой силой ощутила трагичность происшедшего. Бедный папа, бедная Нолли! Ужасно!
Ноэль повернулась к ней и слегка качнула головой; ее глаза говорили так же ясно, как если бы сказали губы: «Молчание!» Грэтиана кивнула ей и подошла к камину. Так начался этот спокойный семейный вечер, но за этим спокойствием таились глубокие душевные страдания.
Ноэль подождала, пока отец отправился спать, и сразу поднялась в свою комнату. Она явно решила больше не разговаривать о себе. Грэтиана осталась в столовой одна — ждать приезда мужа. Когда он приехал, было уже около полуночи, и она сообщила ему семейные новости только на следующее утро. Он встретил их неясным мычанием. Грэтиана увидела, как он прищурил глаза, словно разглядывая тяжелую и сложную рану; потом уставился в потолок. Хотя они были женаты уже больше года, она все еще не знала его отношения ко многим вещам и с замиранием сердца ждала ответа. Эта позорная семейная тайна, скрываемая от других, будет испытанием любви Джорджа к ней самой, испытанием достоинств человека, за которого она вышла замуж! Некоторое время он молчал, и тревога ее все возрастала. Потом он нащупал ее руку и крепко сжал.
— Бедная маленькая Нолли! Вот случай, когда требуется весь оптимизм Марка Тэпли [10]. Не унывай, Грэйси! Мы ее выручим.
— Но как быть с отцом! Ведь скрыть от него невозможно, но и рассказать нельзя! Ах, Джордж! Я раньше не знала, что такое семейная гордость. Это просто невероятно! Этот злополучный мальчик…
— Dе mortuis [11]. Вспомни, Грэйси: мы живем, осажденные смертью! Нолли, конечно, вела себя, как подлинная дурочка. Но ведь война! Война! Надо бы и твоему отцу привыкнуть к этому; вот для него прекрасный случай проявить христианский дух!
— Папа будет так же добр, как всегда; но именно это и страшно!
Джордж Лэрд сильнее сжал ее руку.
— Совершенно верно! Старомодный папа может себе это позволить! Но нужно ли, чтобы он знал? Мы можем увезти ее из Лондона, а позднее что-нибудь придумаем. Если отец узнает, надо будет убедить его, что этим поступком Нолли «внесла свою лепту».
Грэтиана отняла руку.
— Не надо, — сказала она едва слышно.
Джордж Лэрд обернулся и посмотрел на нее. Он и сам был очень расстроен и, возможно, более ясно, нежели его молодая жена, представлял себе жестокие последствия случившейся беды; он так же отчетливо понимал, насколько глубоко задета и взволнована Грэтиана; но, как прагматик, воспринимавший всегда жизнь с позиций опыта, он терпеть не мог этого восклицания: «Какой ужас!» Ему всегда хотелось побороть в Грэтиане и традиционную черту отцовского аскетизма. Если бы она не была его женой, он сразу сказал бы себе: изменить эту основную черту ее характера так же безнадежно, как пытаться переделать строение костей ее черепа; но она была его женой, и эта задача казалась ему такой же легко осуществимой, как, скажем, поставить новую лестничную клетку в доме или соединить две комнаты в одну. Обняв ее, он сказал: