Джон Голсуорси. Собрание сочинений в 16 томах. Том 9
Шрифт:
— Опять задумались? А помните эти кимоно, Джимми? В Кейптауне их носили малайские женщины. Можете себе представить, как я отдыхаю, когда сбрасываю свою одежду рабыни? Ах, до чего мне надоело быть сестрой милосердия! Джимми, мне так хочется пожить еще, хотя бы немного!
В этом одеянии она выглядела лет на пятнадцать моложе: цветок гардении, приколотый на груди у самого выреза шелкового кимоно, не казался белее, чем ее кожа. Он удивленно подумал: уж не упал ли этот цветок с неба?
— Пожить? — переспросил он. — Как это? Разве вы сейчас не живете?
Она подняла руки, и черные шелковые рукава упали, обнажив их до плеч.
— У меня нет жизни — вот уже два года. Ах, Джимми, помогите мне. Жизнь так коротка, особенно сейчас.
Ее взгляд, напряженный и взволнованный, обнаженные руки, запах цветов смутили его. Он почувствовал, как кровь приливает к его лицу, и опустил глаза.
Легким движением она бросилась к нему, опустилась на колени и, сжимая обеими руками его руки, зашептала:
— Полюбите меня хоть немного! Что же еще остается? Ах, Джимми, что же еще?
Вдыхая волнующий аромат цветка, раздавленного их руками, Форт подумал: «Ах, что еще есть в это окаянное время?»
Джимми Форт обладал чувством юмора и был в своем роде философом, и его почти всегда забавляли всякие капризные повороты жизни. Но от Лилы он возвращался в глубокой задумчивости. Она была хороша собой — очень красивое создание, женщина спортивного склада, обольстительница, но… она явно перезрела. И вот он впутался в эту историю — теперь он должен помочь ей «пожить»; впутался так, что это не может не вызывать тревоги; он уже почти безошибочно знал, что она действительно полюбила его.
Это было, конечно, очень лестно и приятно. Время просто ужасное, развлечения скупые, но… Инстинкт бродяжничества заставлял его с юных лет носиться по свету; так же инстинктивно он избегал всяких уз, даже приятных, если не мог сам оценить их силу и прочность; может быть, впервые в жизни он заглянул в какую-то сказочную страну, — а в его связи с Лилой уж, конечно, нет ничего сказочного. Была у него и другая причина чувствовать себя неловко. Несмотря на беспорядочный образ жизни, он обладал мягким сердцем, и ему всегда бывало трудно причинять кому-либо боль, особенно женщине, которая оказала ему честь полюбить его. Какое-то предчувствие угнетало Форта, шагавшего по залитым луной улицам в этот безлюдный ночной час, когда даже такси не попадались. Захочет Лила, чтобы он женился на ней? И будет ли он считать это своим долгом, если она захочет? Но мысли его приняли другое направление; он думал о концерте, о девушке, которая слушала его рассказы. «Дьявольски странный мир! — мелькало у него в голове. — И как все это нелепо получилось!.. Что подумала бы она обо мне и Лиле, если бы знала? И этот добрый священник! Уф!»
Он шел медленно, боясь, что разболится нога и придется провести ночь на крыльце, поэтому у него было достаточно времени для размышлений. Но они не успокаивали его, и он в конце концов решил: «Ладно, ведь могло быть и хуже. Надо без долгих рассуждений брать те блага, которые посылают нам боги!» И вдруг он с удивительной живостью вспомнил ту ночь на веранде в Верхней Констанции и подумал растерянно: «Тогда я мог бы погрузиться в эту любовь с головой, а теперь не могу. Вот она, жизнь! Бедная Лила! Да и сам я, возможно, несчастен — кто знает!»
ГЛАВА IV
Когда Лила открыла дверь Эдварду Пирсону, глаза ее сияли, на губах играла мягкая улыбка. Казалось, вся ее душа мягко улыбается; она протянула ему обе руки. В этот день все доставляло ей радость, даже это скорбное лицо. Она любила и была любима. У нее снова было настоящее и будущее, а не только прошлое; надо только кончить разговор с Эдвардом в полчаса — ведь скоро придет Джимми! Она села на диван, по-родственному взяла Пирсона за руку и сказала:
— Ну, выкладывай, Эдвард; я чувствую, ты в большом смятении. Что случилось?
— Ноэль… Тот мальчик, которого она любила, убит. Лила выпустила его руку.
— Не может быть! Бедное дитя! О, как это жестоко! — Слезы навернулись на ее серые глаза, она отерла их крошечным носовым платочком. — Бедная, бедная маленькая Ноэль! Она его очень любила?
— Это была неожиданная и поспешная помолвка; но боюсь, что на Ноэль все это слишком подействовало. Не знаю, как утешить ее; это может только женщина. Я пришел спросить тебя: продолжать ли ей работать? Как ты думаешь, Лила? Я просто растерялся.
Лила взглянула на него и подумала: «Растерялся? О да, похоже на то, мой бедный Эдвард!»
— На твоем месте я позволила бы ей работать, — сказала она. — Это помогает; только это и может помочь. Я посмотрю, может быть, устрою ее работать в палатах. Ей нужно быть поближе к нашим солдатам, видеть, как они страдают; теперь работа на кухне будет для нее особенно мучительной… А он был очень молод?
— Да. Они хотели пожениться. Я был против этого, Лила чуть скривила губы. «Еще бы!» — подумала она.
— Я не мог вынести даже мысли, что Нолли готова так поспешно отдать себя; они и знакомы-то были всего три недели. Это было очень тяжело для меня, Лила. А потом он внезапно уехал на фронт.
Волна возмущения поднялась в Лиле. Ах, уж эти ханжи! Как будто и без них жизнь не лишает людей радости! В эти минуты лицо кузена казалось ей почти отталкивающим; его кроткая, безмятежная доброта словно потускнела и растворилась в этом монашеском облике. Она отвернулась, посмотрела на часы над камином и подумала: «Ну, конечно, он и нам с Джимми стал бы мешать! Сказал бы: «О нет, дорогая Лила, ты не должна его любить — это грех!» Как я ненавижу это слово!»
— Я считаю, что самое страшное в жизни, — возразила она, — это когда люди подавляют в себе естественные инстинкты да еще заставляют других делать; то же, если, конечно, могут; этим объясняется добрая половина несчастий, которые случаются в мире.
Заметив по его лицу, что он ошеломлен этим взрывом, причин которого он не мог знать, она поспешно добавила:
— Я надеюсь, что Ноэль скоро забудет свое горе и найдет кого-либо другого.
— Возможно. Но было бы еще хуже, если бы они поженились! Слава богу, что они этого не сделали.