Джон Найтингейл. Истории о потустороннем.
Шрифт:
— На что оно похоже? Она провела по пятну пальцем и задумчиво протянула:
— Не знаю… Немного на звезду, пятиконечную. Но я могу ошибаться. А что? Это важно?
— Это не просто родимое пятно. Оно появилось у Джеймса после встречи с «Каллисто». И у меня, кажется, тоже… Это было чистейшей правдой. Я точно знал, что проклятой метки не было у меня с рождения. Да, именно метки, потому что я больше не сомневался, что Лео Грант выбрал меня для цели, мне не ведомой и от того кажущейся мне особенно ужасной. Той ночью он вновь заговорил со мной, о сне, но теперь я узнал его голос:
— … ты мой. Разве ты не чувствуешь этого? Как кровь при моем приближении начинает бежать в обратном направлении, прочь от сердца? Расщепляется, становится водой…
— Чего ты хочешь, черт
— Я хочу получить тебя. Мы две части одного целого. Ты и я, навеки. На тебе моя метка, Джон, и тебе не убежать, как ни старайся. Все дороги ведут ко мне.
— Но я не понимаю!
— Ты поймешь. Позже… Я проснулся в липком холодном поту и не сразу понял, где нахожусь. Сквозь открытое окно проникал промозглый ночной воздух. Вдалеке, на пустоши, тоскливо выла собака. С тех пор и днем и ночью меня преследовал этот тихий, но проникающий даже сквозь шум майской грозы голос. Я ничего не говорил матушке, боясь еще сильнее расстроить ее — она и без того редко выходила из своей комнаты и была на редкость равнодушна ко всему, что ее окружало. Мне приходилось искать утешения в объятиях невесты, однако ее предложение занять одну спальню я решительным образом отклонил. Как бы тяжело и беспросветно ни было мое положение, я не желал подвергать Агату испытанию косыми взглядами и немыми упреками. Даже статус вдовы не давал ей право поступаться общественной моралью. И пусть она упорно стояла на своем, ночные кошмары я встречал в одиночестве. На четвертую ночь мучений произошло нечто, что чуть приоткрыло для меня завесу тайны. Я проснулся позже обычного и, хоть и проспал всю ночь, чувствовал себя неимоверно уставшим. Никто не спешил подниматься и звать меня к завтраку, так что я не стал особо торопиться, а посвятил время скрупулёзному анализу того, что открылось мне в очередном полночном видении. Я ни секунды не сомневался в его правдивости, несмотря на кажущуюся фантастичность существования самого факта так называемых вещих снов. Уверен, заяви я об этом во всеуслышание, и знакомства с психиатрической лечебницей мне не избежать. Однако я знаю как минимум одного человека, кто не только способен терпеливо выслушать меня, но и поверить услышанному. Агату я нашел в библиотеке. Она задумчиво листала толстую книгу, но по отсутствующему взгляду голубых глаз не трудно было догадаться, что содержание сего фолианта не доходило до ее сознания.
— Доброе утро! — нарочито громко поздоровался я. Агата дернулась в испуге, так что мне немедленно стало стыдно за свою глупую выходку. Нервы у всех нас были на пределе, и не стоило столь бесцеремонно нарушать тот хрупкий покой, что царил в стенах маленькой уютной библиотеки. Когда Агата повернул ко мне лицо, я с болью в сердце заметил темные круги вокруг ее глаз, покрасневших не то от слез, не то от бессонницы.
— Что ты читаешь? — я подошел ближе, но моя возлюбленная проворно захлопнула книгу и убрала в ящик стола.
— Ничего. Ничего такого, — она вымученно улыбнулась и протянула ко мне руки, — Обними меня, мне так грустно… Время замедлило бег, словно милосердно давая нам шанс просто побыть рядом, не размыкая нежных объятий и не говоря ни слова.
Но вот скрипнула половица в коридоре, и мы отпрянули в стороны, как застигнутые врасплох любовники. Шаги за стеной стихли, но волшебный миг был утерян, я решился поведать свой сон, повествующий о реальном событии из жизни моей семьи. Агата слушала меня внимательно, и лишь дрожь ресниц и нервные движения тонких бледных пальцев выдавали ее волнение.
— Иными словами, — резюмировала она, — Ты уверен, что смерть твоего отца не была трагической случайностью? Я кивнул:
— Да. Я своими глазами видел, как он выпил яд, понимаешь, будто я сам был там, рядом с ним… Погруженный во тьму кабинет отца в городской аптеке снова предстал предо мной, как и в сегодняшнем пугающем сне. Мое астральное тело находилось там, в то время как физически я метался в бреду в своей постели, сминая простыни. Мне было тяжело об этом вспоминать, но я осознавал всю важность увиденного.
— Самоубийство? —
— Его заставили выпить яд.
— Но кто… кто это сделал?
— Коллинз. Агата ахнула, не сдержав чувств. Приветливый и обаятельно нелепый, Персиваль Коллинз ни у кого бы не смог вызвать ассоциаций с коварным убийцей. Безусловно, в бульварных романах злодеями всегда оказывались люди, на которых подозрение пало бы в последнюю очередь. Но жизнь не часто придерживается подобных правил, иначе расследования проводились бы как по писаному, и я с радостью сообщил Агате, что Перси не виновен. В прямом смысле.
Однако он, сам того не ведая, направил руку Ричарда Найтингейла, сжимающую склянку с отравой, ко рту. И тому было свое, совершенно невероятное объяснение. Я сам не до конца понимал истинную суть дьявольского механизма, сковывающего человеческую волю, но именно это и проделал Лео Грант с сознанием студента-ботаника. Я до сих пор отчетливо помнил его мертвый взгляд, в котором плескалось бурное море, и неестественный голос, которым он произносил вложенные в его голову чужие слова. Не может быть и тени сомнения, что нечто подобное произошло и с Перси Коллинзом. Знать бы только, как именно Грант совершает свои злодеяния так далеко от своих законных владений, и по какому принципу выбирает жертв.
— Все это так страшно, — тихо пожаловалась Агата и зябко обняла себя руками за плечи, — Я боюсь за тебя. Я ничем не мог утешить любимую, все мы были в опасности, пока над нами витала тень древнего зла. Я был как никогда близок к отчаянию.
— Ладно, хватит скорбеть, — Агата поднялась и подошла к окну, — Мы должны действовать.
— Ты права. Я, пожалуй, поеду в город, зайду в аптеку и осмотрюсь там. Агата проводила меня до крыльца и поцеловала на прощание.
Покинув дом, я почувствовал облегчение, будто с плеч сняли тяжелый груз, вдавливающий меня в землю. Повозка тряслась по ухабистой дороге, я сам правил лошадью и размышлял о том, что ожидало меня впереди. Тогда я еще не знал, что Агата Лонг тоже покинула усадьбу вместе с Перси Коллинзом и отправилась по моим следам. Пожилой аптекарь встретил меня тепло, хоть лично мы и не были знакомы. От управляющего он узнал о моем приезде и не удивился столь раннему визиту.
— Кабинет Вашего батюшки там, — он провел меня в заднюю часть аптеки и открыл дверь своим ключом, — Я ничего не трогал, все в том же порядке, что и при покойном мистере Найтингейле. Я поблагодарил старика и прикрыл за собой дверь. Тишина кабинета обрушилась на меня подобно тяжелому покрывалу. Я стоял, оглушенный, не в силах пошевелиться, как муха в янтаре. Но странное и неприятное ощущение скоро прошло, я сделал несколько неуверенных шагов и почти физически почувствовал, как разрушается плотный кокон, который опутывал это место и сохранял его в первозданном виде. Так, наверное, бывает с археологами, впервые ступающим под своды только что распечатанной гробницы. Я провел рукой по столу, стирая слой пыли. Да, теперь это был просто заброшенный кабинет, именно таким я видел его во сне и точно знал, что мне стоит искать. Преодолевая внутреннее напряжение, я нащупал в стене тайник. Если мои видения действительно так правдивы, в тайнике я найду то, что объяснит мне многое и что еще больше запутает остальное. Крошечная ниша, открывшаяся моему пытливому взору, на первый взгляд показалась мне пустой, я поднес к ней зажжённую спичку и сумел различить на дне тонкий пожелтевший от времени конверт. В нем было коротко письмо.
«Мой дорогой сын. Я был бы счастлив, если бы ты никогда не увидел этого письма, но раз уж судьба так распорядилась, что ты читаешь мои последние слова, то, смею надеяться, они тебе помогут. Мой Джон, мой любимый мальчик, я не часто радовал тебя отцовской заботой и все же кое-что я могу сделать для тебя, пусть и после своей смерти. Знай, что я всегда думал о тебе и предчувствовал опасность, угрожающую тебе с моря…»
Я ощутил, как дрожь охватывает меня с ног до головы и пальцы до белизны впиваются в желтый лист бумаги. Отец, которого я не знал и никогда уже не узнаю, смотрел на меня с ровных чернильных строк.