Джон Сильвер: возвращение на остров Сокровищ
Шрифт:
Кровавый Билл вдруг издал вой.
— Хоть кто-то еще понял, что мы в тропиках, — заметил Бонс. — Ума у него не больше, чем у юферса, зато такой же глазастый, — изрек он затем. — Я всегда знаю, когда надвигается шторм: тогда он воет дважды. Тройной вой означает грозу с градом, четвертной — «прямо по курсу киты». А уж если провоет пять раз — тогда конец. Тогда — залегай на дно, иначе он всех сметет на своем пути.
— Когда капитан с ним говорит, он совсем ручной, — сказал я Бонсу. — Как зверь на аркане. Это простой фокус. Я сам не раз видел. Капитан дает ему медяк или чиркает рядом огнивом, а то серебряный шиллинг подбрасывает. Биллу это нравится. Еще слышал раз, как капитан шептал ему на ухо. Они друг друга понимают. Да и я однажды пробовал, — сознался я. — Ночью. Из любопытства. Я хорошенько подглядывал за капитаном, но все же спрятал нож в рукаве на всякий случай. Я прошептал ему сказочку и чиркнул огнивом. Он посмотрел на меня, удивился, что я не капитан, и отвернулся. Потом я еще раз-другой к нему приходил. Теперь Билл меня признает и ждет зрелища или монету. Я никогда его не огорчаю. Однажды попробовал ему спеть, так Билл схватил меня за горло, пока я не прохрипел сказочку, чтобы его успокоить.
Бонс на это заметил, что мне хитрости не занимать. Тогда я спросил его, почему он прибился к Черному Джону. «Ради бочек-бутылок, — ответил он. — Для меня вся жизнь протекает от бочки к бутылке. Если удача мне улыбается, я все обращаю в пивную пену. Но больше всего мне по нраву ром и водка. Виски тоже подходит. От рома мне веселее. Будь я капитаном, — добавил он, — что вполне может случиться, за бортом у меня плескалось бы пиво вместо морской воды.
Если верить Бонсу, каждый моряк на корабле попал к Черному Джону по разным причинам, но начинали все с воровства. И поскольку самым вороватым был Черный Джон, то ему больше всего пристало капитанское звание.
— Квик тоже ворюга еще тот, — сказал Бонс. — После Черного Джона капитаном наверняка выберут его — когда старый хрыч отдаст концы. Не по собственной воле скорее всего.
— Мне тоже случалось воровать, — признался я.
— Значит, — Бонс взъерошил мне волосы, — у тебя есть будущее. Если не станешь совать Квику палки в колеса.
Мне не терпелось показать себя в чем-то кроме стряпни, поэтому я упражнялся со шпагой и ждал удобного случая.
Мы зашли в тихие воды и сидели на палубе, словно чайки в жару, когда Черный Джон вдруг гаркнул: «Двойной ром!» — что означало: «торговое судно на горизонте».
Соленые бродяги забегали, задавая свободные концы и готовя оружие, пока Черный Джон красовался на шканцах с подзорной трубой. Мы держали курс прямо на корабль — голландский торговец. На борту — вот смех — стояли офицеры при полном параде, в то время как мы шатались по пояс голые, в рваных штанах.
Не успели они сообразить, что к чему, как мы на них насели, «Линду-Марию» развернули, паруса спустили и приготовились к абордажу, в то время как на голландце все сбились у спасательного леера, дожидаясь приказа капитана. Когда он скомандовал привестись к ветру, было уже поздно: мы подрулили вплотную к борту и зацепились крюками за мачты. Этого было довольно, чтобы скрепить наши корабли, и пока они топтались на месте, мы перепрыгнули к ним на борт и обрубили снасти. Парусина сползла вниз и накрыла полкоманды. Пью, осклабив все гнилые зубы, перепрыгнул на борт голландца и стал тыкать шпагой сквозь парус, разя застрявших под ним моряков. Он скакал по парусине, коля направо и налево и упиваясь каждым воплем, пока не запыхался, после чего уселся на рифах. Но вот под парусом опять кто-то зашевелился. Пью вскочил, вонзил шпагу в бугор и услышал последний предсмертный вопль.
Мы бились с голландцами клинок к клинку и немало их отправили на тот свет, однако пятеро наших отличились больше других.
Кровавый Билл, разинув рот и выкатив глаза, сразу ломанулся вперед. Он прошел по палубе, как лот, рассекая не волны, а врагов. Наши бросились врассыпную: никто не поручился бы, что Билл отличит своего от чужого и захочет ли отличать.
Бонс схватил по сабле в руку и дрался с двумя, а то и с тремя зараз и неизменно побеждал. Он был пьян — я уверен. От него несло ромом с корицей, да и ухмылялся он не как трезвый. Один раз к нему направились четверо голландцев. Бонс опорожнил какую-то бутыль и, не успев губ утереть, порубил всех, кто осмелился спуститься за ним.
Квик, хоть я его не переносил, дрался хорошо. Я внимательно следил за ним и запоминал: как он нападает, как парирует, как стоит и куда двигает окорока. Ему, конечно, было далеко до Кровавого Билла или Бонса, но шпагу держать он умел.
Твой капитан, Джон Сильвер, обнаружил тогда, что убивать голландцев на удивление просто. Я дрался так, как научил меня Бонс, — даже подобрал второй клинок и сражался обеими руками. Наши заулюлюкали, чтобы меня подбодрить, после того как я заколол двоих одного за другим и решил поиграть с третьим — оттеснил его к рыму, где он и споткнулся. Я велел ему встать. Он струсил, и тогда я заколол его двумя клинками.
Квик подкрался ко мне сзади.
— Мой счет — восемь, — сказал он. — Восьмерых уложил. А ты, Сильвер?
Чуть не забыл, капитан тоже отличился — тем, что командовал битвой со своего корабля. Красовался на баке, как кружево на чепчике, и отдавал приказы. По возвращении каждого похлопал по спине, а Квика удостоил чести поджечь разграбленное судно. Кое-кто из голландцев еще держался на плаву, но потом Пью позабавился с ними, бросая на воду концы и вытягивая обратно, и все, как один, утонули.
Пока Черный Джон пересчитывал добычу, мы смотрели, как полыхает голландец. Каждому досталась доля по выбору капитана. Учитывалось также и то, кто как проявил себя в бою. Я получил чуть больше двух пенсов. Морской пес сказал, что сражался я хорошо, но большая доля мне по возрасту не положена. От голландца поднялось зарево на полнеба.
Потом «Линда-Мария» снова взяла курс на тихие воды, и мы вернулись к прежним обязанностям. Мы обошли Индию, поплавали вокруг Корсики и не встретили ничего, чем можно поживиться. Так и проболтались впустую остаток сезона, пока не вернулись на Малабар. Обогнули весь свет по большой дуге и не нашли ничего, кроме ветра. Капитану и того было довольно. Команда немного поворчала в отсутствие Пью — все знали, что он докладывает Черному Джону каждое слово.
На Малабаре мы завалились в трактир с английским названием «Капитан Флинт», названным в честь попугая, который летал там и любил сидеть у какой-нибудь дамочки на плече. Был он безобиден и почти мил, когда клевал Пью в лысину, а тот прыскал на него элем, чтобы отогнать.
Эль лился рекой. Бонс, прирожденный трактирщик, стоял у бочек и после каждой наполненной кружки опрокидывал еще одну себе в глотку. Если бы он работал на Пила, тот бы вмиг разорился. Мы горланили песни, женщины и Флинт подпевали до тех пор, пока все не разошлись по другим делам. Флинт полетел за Пью и его спутницей, вереща «Пиастры, пиастры!». Пью посмотрел вниз и заметил, что у дамы деревянная нога.
— Полпиастра, — сказал он Флинту. — У нее нет половины того, что мне нужно.
Флинт снова крикнул «Пиастры!», и они сошлись на одном. Попугай слетел на стол и окунул клюв в кружку Пью, празднуя победу.
Наутро женщины исчезли, словно их ветром сдуло. Мы оделись и убрались из трактира. Бонс, правда, перед уходом пропустил глоток-другой, и вскоре после этого мы поднялись на корабль, забыв о неудаче прошлых месяцев. Как и рассчитывал капитан.
Все опять пошло своим чередом. Меня Черный Джон отправил в камбуз. Трудновато, доложу тебе, смириться с должностью кока, когда так и тянет к приключениям. Да и готовить было особенно нечего, кроме морских черепах, хотя ни команда, ни черепахи не жаловались. Если нам удавалось наловить рыбы, я гонял ее кости из котла в котел всю следующую неделю. Хорошего улова трески, когда получалось ее засолить, хватало на две.