Джон Сильвер: возвращение на остров Сокровищ
Шрифт:
Нам выпали свободные полчаса. Эдвард однажды сказал, что люди хуже демонов, поскольку ни одна тварь не даст такой же твари умереть с голоду. Никакой зверь не вынудит другого зверя воровать ради куска хлеба, а после отправит на виселицу за это же самое. Я передал его слова Смиту. Смит, не философствуя, заявил, что мы с Эдвардом — два сапога пара. Он недолюбливал всякого, кто водился со мной. Я заметил, что Эдвард вообще говорит редко, а уж если что скажет, то не наобум, а хорошенько подумав.
В этот миг дверь отворилась: Мэри с Евангелиной вернулись, а с ними — какой-то тип из местных. Мэри представила его как Эндрю. Ну и имечко — в самый раз для сухопутной крысы. Да и хозяин был ему под стать: сам хлипкий, а голова как кочан — того и гляди с шеи свалится. «От такого вреда не будет», — подумал я. И напрасно. Должно быть, у них в Каролине людей растят иначе, где-нибудь на грядках. С тех пор я никогда не доверял типам с кочанными головами.
Эндрю дышал как загнанная лошадь: на плече у него висел тяжелый мешок.
Смит велел ему показать содержимое. Я спросил Мэри насчет коней.
— Я достала целую коляску, — гордо ответила она. — Все, как ты просил. Все к твоим услугам, Джон Сильвер. Чего ни пожелаешь.
Золото есть золото. Даже пламя корабельных свечей шипит и гаснет, когда ночь подходит к концу. Пламя не вечно; золото же не иссякает. Я заглянул в мешок. Там было не только золото, друг мой. Там было серебро, камни, монеты, драгоценности всех мастей, кинжал с рубинами на рукояти — он покорил меня с первого взгляда. Были даже оловянные вилки с ножами, тарелки тонкой работы и несколько пистолетов, один из которых целиком уместился у меня на ладони.
— Да тут хватит на целый полк, — удивился я. — Мы богачи, мистер Смит. Это вам не саблей махать, верно?
Мэри улыбалась. В глубине души она так и осталась мошенницей. Не исключено, что мешок весил больше до того, как попал к нам в руки.
— Красть не вредно, — добавил я. — И такие богатства подтверждают это, как ничто другое.
Смит, которому не терпелось поскорее убраться, велел Мэри и Евангелине сесть в коляску, а Эндрю — взять поводья. Меня он усадил на почетное место рядом с дамами, а сам с мешком втиснулся на облучок, поближе к Эндрю.
— Теперь гони, — приказал ему Смит. — А выедем за город, стегай этих кобыл так, чтобы прокляли отца и мать.
Капустноголовый тип, что удивительно, внял приказу. Впрочем, никогда не угадаешь, что у таких на уме.
Уже на берегу, у яла, Смит осадил кляч и велел нам убираться из коляски.
Эта часть суши была так зелена, что от одного взгляда мутило. Зелень лезла отовсюду. Ветки и листья торчали во все стороны, огромные, как китовые плавники, а корни силками опутывали ноги.
Я не упоминал о зубах Смита? Они большей частью сгнили за годы плаваний. В этом он, однако, походил на остальных членов команды. Немногие из нас сохранили зубы в целости. Меня, бристольского пса, не считай, как и себя, и Билли Бонса — видно, он проспиртовался целиком, оттого их и сберег. У Кровавого Билла тоже был хороший оскал, но ему это полагалось, как сущему зверю. У прочих же моряков, включая Смита, во рту осталось сплошь гнилье. Я помню, как он ухмылялся, стоя рядом с Черным Джоном.
— Открывай мешок, — приказал мне Смит и осклабился. У него в пасти даже язык не мелькнул — только черный провал, будто пустая могила. Я понял, что Смит не видел сокровищ — так спешил смыться из города. А теперь захотел посмотреть. — Стоп, погоди, — оборвал он меня и ткнул в Евангелину: — Ты неси мешок сюда. Сейчас вместе откроем. — Он оглянулся на прибрежные заросли. — Посмотрим, что прячется под этой шнуровкой.
Евангелина по привычке взвизгнула. Смит даже не попытался ее утешить.
— Ты меня поцарапала, когда брила. Я не жалуюсь — сделанного не воротишь.
Мэри взяла сестру за руку и метнула в Смита такой взгляд, что я бы за него испугался, если бы не хотел убить. Смит велел мне стеречь Мэри и Эндрю, а сам направился к Евангелине.
Я был намерен избавить мир от Генри Смита. Мой план заключался в том, чтобы позволить ему взять из мешка часть камней и набить ими карманы, а остальную часть выкупа отвезти на корабль. Представь: вся команда, галдя и распихивая друг друга, собирается делить добычу, и тут вперед выходит Черный Джон. Он разрезает мешок. Наши опять поднимают галдеж, видя россыпи монет, золота, драгоценностей и прочего добра, и тут я спрашиваю: «А где мистер Смит?» «И то верно, где он?» — удивляются все, озираясь и разыскивая штурмана. Никто из тупиц не подозревает уловки. «Погодите-ка, — говорю я. — Помнится, тут было больше. Большой зеленый камень пропал, а с ним и желтый, как тигриный глаз. В мешке были, а теперь их нет. Любопытно. Спросите мистера Смита, помнит ли он». Капитан, конечно, тут же пошлет за Смитом, который сразу по приезде отправился отдохнуть от трудов. Пью или кто еще выволочет Смита на палубу, где тот начнет клясться и божиться, что никого не обманывал, но скоро прекратит вопли, когда команда прижмет его к стенке. Тут Смит закричит, что камни забрал я, а его подставил. Я спрошу: «А зачем тогда мне рассказывать о них капитану?» Кто-нибудь непременно крикнет: «А вот и камень, о котором говорил Сильвер, — желтый, как тигриный глаз!» Смита привяжут к мачте. Он будет клясть меня на все лады, но это ему не поможет. Каждый будет рад пырнуть его кинжалом, и я в том числе. А потом Генри Смита отправят на дно кормить рыб.
Таков был мой план. И надо же было двум глупым крысам — морской и сухопутной — его погубить!
Смит подцепил из мешка монету и сунул Евангелине в ладонь, спрашивая, как ей это нравится. Мэри притянула сестру к себе. Смит расхохотался. Эндрю, не сходя с места, поливал его какой-то неслыханной бранью. Верно, то были местные, каролинские проклятия.
— В мешке есть кинжал, — тихо сказал я Мэри. — С красными камешками. Вели сестре достать его оттуда и уколоть — несильно, вот так. Смит отвлечется, а там уж я его отправлю к праотцам. Они, правда, не очень-то его ждут об эту пору, но принять не побрезгуют. Главное, не тяните.
Уж сколько лет прошло с тех пор, а память возвращает меня туда снова и снова. Иногда на море наступает штиль. В такие дни только и остается, что перебирать прошлое — о чем еще думать моряку, как не о себе? Мои руки не созданы для того, чтобы молотить пшеницу или собирать хлопок. Им больше подходит чинить тросы, поднимать паруса и крутить штурвал. Да еще убивать. Теперь я хочу написать еще об одном, прежде чем свалюсь в лихорадке. Такой момент настал.
Я долго думал о нас с тобой и о том, что между нами было. О последней тайне. О том, что развело наши пути. Мы были друзьями. Жаль, что доски этого корабля верны мне больше, нежели твое живое сердце, но, видно, ничего не поделать. Разверни корабль.