Джони, о-е! Или назад в СССР - 2
Шрифт:
— А я-то здесь причём? — хмыкнул я. — Это у меня было всё просто и понятно, а вот теперь, действительно и не просто, и не понятно, как с этим…
Я показал глазами на потолок кафе, который был нашим полом…
— … жить дальше. Мог бы и в КГБ сходить и рассказать, как нашёл сии бесценные сокровища в твоей, между прочим, квартире, Семёныч, а пошёл к тебе.
Я осуждающе дёрнул головой и краем рта.
— Целый месяц прошёл. Почему сразу не пришёл?
— Да потому, что у вас с матерью, то конфетно-букетный период был, то послесвадебные, э-э-э, заботы. Разозлил ты меня, «па-па». В первый же день усыновления расстроил. Про шпионов
Я помолчал, приходя в себя и успокаиваясь. В чём-то Семёныч был прав. Можно было предположить, что иностранная разведка охотилась за архивом предков Семёныча. Таким архивом, если передать его за рубеж, можно сильно всколыхнуть мировую общественность. Одни только поимённые списки расстрелянных в тридцать седьмом году на десяти страницах. Почти десять тысяч репрессированных и из них более трёх тысяч расстрелянных. Видимо, это отец Семёныча аккуратно подшил все справки и постановления в папки, потому, что там же я нашёл и обращение «общественности о невиновности арестованных работников завода», подписанное, в том числе, и Семеновым Семёном Николаевичем.
— Ну, да… Ты не знал про архив… А я, дурак, не сказал… Так и не говорил бы дальше, если бы был шпионом. Потихоньку вывез бы его и всё.
— Вот видишь, ты и сейчас рассуждаешь, как взрослый… Как очень умный взрослый, хочу отметить. Не всякий взрослый рассуждает, так как ты.
Я посмотрел на Семёныча и подумал, что я совсем расслабился с ним и перестал «держать себя в рамках детскости».
— Пошли, прогуляемся? — вздохнув, попросил я. — Что-то душно здесь и запах ванили надоел.
Мы оделись, вышли и пошли в сторону набережной. Я вдруг представил, как здесь на взгорке Пограничной улицы в конце девятнадцатого века стоял «Китайский базар», а за стадионом Динамо, где теперь был ковш яхтклуба, была маленькая бухточка, которую называли Семёновский ковш. И всё это когда-то принадлежало прадеду человека, идущего рядом со мной. И при другом стечении обстоятельств могло бы принадлежать и мне.
Если бы он захотел меня усыновить… А это, в других условиях, свершилось бы навряд ли… Да-а-а…
— Я тебе, Евгений Семёныч, сразу говорил, да ты, может быть, не обратил внимания, что когда я очнулся после утопления, то словно другим стал. Говорил?
— Говорил, — согласился Семёныч.
— Ещё я говорил, что радиосхемы видеть стал и чувствовать, как они работают. И не только собранные схемы, но и нарисованные. Говорил?
— Говорил, но так не бывает.
Я пожал плечами.
— Но так есть, — сказал я. — И что с этим поделать? Да, я вижу эти схемы, словно на картинке, а потом просто срисовываю из памяти. Но ты не говори об этом никому, Семёныч. Меня же в «дурку» закроют. Думаешь, что если бы я был немецким шпионом, я бы рисовал эти схемы и делал усилители? Я бы вредил нашему советскому государству. Воду в колодцах и водохранилищах отравлял бы и… Что они ещё делают, шпионы? О! Секреты воруют! А я, значит, такой шпион, что, наоборот, секреты рассказываю.
— Бывает и такое, — вставил Семёныч.
Я остановился и посмотрел на старика.
— Думаю, что если бы у немцев, или у японцев были такие схемы, они бы собирали усилители из них. Да? А они всякое говно лепят, которое чинить приходится.
— Там у них тоже есть военная промышленность, — стоял на своём Семёныч. — И они тоже, между прочим, лучшие радиодетали и разработки отдают на бытовую технику.
Хотел
— А вот мы сейчас и проверим «папу» на «вшивость», — подумал я и спросил, не глядя в его сторону: — А, вот скажи мне, Семёныч, не приходил ли к тебе по мою душу кто-нибудь ещё, кроме комитетчиков?
Через некоторое время Семёныч откашлялся и сказал: «Нет, не приходил».
— О, как! — подумал я, сам себе улыбнулся и продолжил проверять «папашу». — А если придут, что скажешь?
— Что есть, то и скажу. А то они это сами не видят? Думаешь, они не проверили твои «примочки»? Да, только качество пайки, может сказать о многом. Это, как работа на ключе… Сразу видно, новичок работает, или профи. Так и твои схемы… Это же картинки. Их на стену можно вешать в рамочках. Ведь, одно дело принципиальная схема на листочке, а другое дело — архитектура, компоновка на текстолите. Это две большие-большие разницы. Но ты и их умудряешься не запороть. Ведь Василий говорил, что ты не запорол ни первую свою пластину, ни последующие. И что об этом думать?
Я усмехнулся и широко улыбнулся. Мне были понятны тревоги этого человека. Понимал и я, что моё будущее совершенно не безоблачно. Он чувствовал и это, однако успокоить его я не мог. Кто бы меня успокоил? Можно было бы прекратить производство «радио-товаров», но зачем? Я уже «засветил» свои супер-способности, и привлёк внимание власть имущих. Теперь надо было лавировать и не злоупотреблять своей памятью.
То, что Семёныч стал ко мне ещё ближе, давало мне шанс не сгинуть в этом мире. Я бы всё равно не смог удержаться в рамках «детскости» и проявлял бы свою неординарность всё чаще и чаще. Необычных людей никто не любит, а я сильно необычный ребёнок. В моей школе дети уже начали меня бояться. Не сторониться, а по-настоящему бояться.
— Ладно, Евгений Семёныч, я тебе предъявил твоё имущество, делай с ним, что хочешь. У меня сегодня вечерние тренировки по самбо. Пошли домой?
— Ты, я смотрю, уже старый диван для спанья приспособил? Пыль убрал… Даже с потолка…
— Там хорошо! Тишина… И на нём такие сны сняться… Как у Стругацких в «Понедельнике…».
— Что за «Понедельник»?
— Повесть у Стругацких. Фантастика… Не читал?
— Не люблю я фантастику, — поморщился Семёныч.
— А я обожаю. Только читать нечего…
МЫ повернули от набережной к дому.
— Я поеду на Тихую, — сказал Семёныч. — Приберусь. Эх! Не было печали, так предки накачали! Точно, в комитет надо идти сдаваться.
— Погоди. Давай представим, что я тебе ничего не сказал. Утаил, допустим, тайну про архив. Сможешь не расколоться, если допрашивать будут?
— Не знаю, — честно признался Семёныч. — Если кто из наших спецов допрашивать будет, то вряд ли получится, если они захотят дознаться. Соврать-то смогу, не покраснев, а вот утаить, навряд ли… Да и в комитете те же методы допроса с пристрастием.