Джони, о-е! Или назад в СССР - 2
Шрифт:
— Кому ты нужен с пристрастием тебя допрашивать. Пусть меня допрашивают. Мне двенадцать лет. Какие с меня взятки? Я посмотрел… Если паркет обработать строгательной машинкой, отциклевать, заполировать, люк вообще не заметишь.
— Можно дверь в подвал замуровать. Она же утоплена в стену почитай на полтора кирпича. Да и замурована она, вроде была…
— Замурована-замурована… Там и кирпич в уголочке лежит. Видимо, дед твой, или отец нашли записи предка, вскрыли дверь, а закрыть не успели.
— Наверное — отец. Что-то смутно помнятся мне разговоры о передаче золота
— Интересно, если бы сдали золото государству, помогло бы это отцу твоему, Семёныч? Как думаешь?
Семёныч дёрнул щекой.
— Навряд ли… Подумали, что ещё где-то сокрыто.
— У предка твоего золотые прииски по всему краю были. Он и твой прадед вели переписку с Владимиром Клавдиевичем Арсеньевым. Похоже, что прадед твой был весьма близок с ним и звал его в эмиграцию.
— Слушай, Женёк, не пользуйся такими словами.
— Какими словами? — удивился я.
— «Весьма», «ибо»… Ну, нельзя же так… У меня даже печёнка морщится от возмущения. Тебя, точно, словно из-за кордона забросили, а готовили к заброске русско-говорящие эмигранты.
Я рассмеялся.
— Хорошо, не буду. Двенадцать стульев люблю. Там это: «ибо, ибо…», помнишь?
— Помню. Но не надо…
— Не буду. Сам-то прадед в эмиграцию рванул, а сын его, дед твой, остался почему-то.
— Почему-почему? Надеялся, на что-то, наверное, — поморщился Семёныч.
— Арсеньева после смерти обвинили в том, что он японский шпион и жену его репрессировали и расстреляли.
— С Арсеньевым не всё так просто было, — Семёнычу явно не нравился разговор, но сам прервать его он не мог. — Я слышал, что он помогал разведке американского экспедиционного корпуса, в частности — главе американской военной разведки во Владивостоке, офицеру Берроузу. Свою помощь американским интервентам Арсеньев впоследствии тщательно скрывал, но шила в мешке не утаишь. Всё потом всплыло. И смерть Арсеньева, надо сказать, была очень своевременной. Его бы всё равно арестовали. Своевременной, как говорили наши, для американской разведки. Он умер, вроде как, от остановки сердца, связанной с воспалением лёгких, но врач, когда его вызвали накануне, прописал лекарства и не видел смертельной опасности в его болезни.
Семёныч, похлопал меня по плечу и пошёл дальше на трамвай, а я поднялся в квартиру и завалился на свой любимый кожаный диван. Не хотелось ни о чём думать, и я просто лежал, уставившись в очищенный от паутины и пыли потолок с лепниной. Организм тошнило от размышлений, ко мне вдруг пришёл «дзэн» и я уснул.
С Халиулиным мы в течение всего этого времени консенсуса так и не нашли. Он был сильнее меня, но я технический арсенал у меня был больше. Он отрабатывал один и тот же приём — бросок через плечо с колен. Когда я хотел, он ловил меня на него, но чаще у меня срабатывал рефлекс от прохода в ноги, а именно — отход назад и атака соперника локтями или кулаками в спину. В спину руками я попадал редко, но заваливал противника на спину часто, и это категорически
Он мотал меня из стороны в сторону, накручивая на плечо, но тогда я просто делал зашаг чуть дальше и он промахивался. В конце концов, это ему надоело, и он отказался со мной тренироваться. Это случилось примерно месяц назад. Тренер сначала удивился, увидев, что я сижу на ковре и, как всегда в паузах отдыха, делаю растяжку ног, спины. Потом подозвал чемпиона и о чём-то с ним поговорил. Позвал меня.
— Он говорит, что ты не даёшь ему отрабатывать приёмы. Ты же его спарринг-партнёр и не должен мешать проводить приём.
— Даже когда мы боремся и мне сказано сопротивляйся в полную?
— Не понял… В чём дело, Нурик?
— Он не даёт мне бороться. Сам ничего не делает, и мне не даёт. Он, как червяк извивается и уходит от моих бросков, — сказал через зубы чемпион и отвернулся от нас.
— Так вы, всё-таки боретесь? — зловеще произнёс тренер.
— Ну, боремся. Ему всё равно бы за это «пассивность» показали.
— Сейчас — да. Пока у него силёнок не хватает, а через год он тебя по ковру раскатает, как блин. Не стыдно будет? Он занимается полгода всего, а ты семь, и ты его «сконтрить» не можешь? Лови. Раз ты говоришь, что он проскакивает, лови его ногу рукой и бросай через руку. Вот смотри…
Полукаров вышел на ковёр и поманил меня к себе.
— Не боремся, но делай уход.
Он потянул меня вправо от себя, я переступил, он нырнул мне в ноги, развернувшись спиной, я шагнул дальше и, споткнувшись бедром о его левую руку, завалился на бок.
— Забываем старое, — сказал он с сожалением. — Не бывает на чемпионатах СССР простых соперников и там не победить простыми бросками. Каждый бросок — это комбинация. Работайте. Тебе, Нурик, достался бриллиант, а не соперник для тренировки. Цени его и береги. Он тебя на чемпионат СССР выведет, а потом и на мир.
Глава 9
И Нурик стал меня беречь. Он так и говорил речитативом, когда меня «выводил» и «натягивал» на бросок: «Как повяжут галстук, береги его. Он ведь с красным знаменем цвета одного». И так раз за разом, пока я не взмолился:
— Нурислам Хазылганович, ну пожалуйста, прекратите. Или я перестану ходить на тренировки.
— Что не так? — спросил он.
— Эта ваша присказка… Она достала уже.
— Да? — удивился чемпион. — А мне с ней удобно. На раз, два, три — попытка броска, ты уходишь, я следующие «раз, два, три»… На четвёртый раз тебя ловлю. Как-то так легче, что ли… Ну, раз тебе так плохо, придумаю другое.
И чемпиону пришлось придумать другое, потому, что и я начал тоже контрить на его «раз, два, три», и ломать ему ритм своими «синкопами».
Этим мы занимались и сегодня. Чемпион уже приспособился ко мне и бросал меня гораздо чаще. Однако и я приспособился к нему и стал ловить его. Особенно на мои любимые подсечки, боковые и передние подножки с падением. Их я «лепил» в своё время любому мастеру, если, конечно, удавалось раскрутить. Однако сегодня точно был не мой день и падалось мне гораздо чаще.