Джозеф Антон
Шрифт:
Сначала он подумывал писать немудреный роман о детстве, но слишком уж многое вытекало из обстоятельств рождения протагониста. Коль скоро нововообращенный Салим Синай и новорожденная нация оказались близнецами, то и рассказ приходилось вести о них обоих. На страницы книги вторглась история, всеохватная и глубоко личная, созидательная и разрушительная, — и он понял, что произведению потребуется совсем иной масштаб. Великая задача исторической науки — осознать, каким образом под действием неких колоссальных сил формируются отдельные человеческие личности, общности, народы и сословия, которые, в свою очередь, обладают способностью временами менять вектор приложения этих сил; ту же задачу должна была решить книга, написанная им, историком по образованию. Его охватил творческий азарт. Он нашел точку, где пересекались личное и всеобщее, и решил выстроить на этом перекрестке свою книгу. Политика и частная жизнь не могли в ней существовать вне зависимости одна от другой.
Он отдавал себе отчет, сколь необъятен его замысел, понимал, что ставит на карту последнее в ситуации, когда шансы на проигрыш гораздо выше, чем на победу. Именно так, ловил он себя на мысли, все и должно быть. У него оставалась одна, последняя попытка воплотить в жизнь мечту, и глупо было бы потратить ее на сочинение острожной, благопристойной, проходной вещицы. Нет, он проделает невероятной смелости художественный эксперимент, и плодом его станет роман… Как же его назвать? «Синай»? Нет, так нельзя, а то все решат, что в нем повествуется о Ближневосточном конфликте или о Десяти заповедях. «Полночное дитя»? Но ребенок-то будет не один, сколько их появилось на свет в тот полночный час — несколько сотен? тысяча? или, что было бы совсем прекрасно, тысяча и один? То есть получается «Полночные дети»? Снова нет, название тоскливое и отдает ночным шабашем педофилов… «Дети полуночи»! Да, вот оно!
Его аванс за «Гримуса» составил внушительные 750 фунтов, с учетом проданных во Францию и Израиль прав на перевод выходило 825. Располагая означенной суммой на банковском счете, он набрал побольше воздуха в легкие и высказал Клариссе такую идею: он бросает работу в «Огилви», они отправляются в Индию и живут там, покуда хватает денег, путешествуют с минимальными тратами, погружаются в неисчерпаемую индийскую реальность, он вдоволь пьет из рога изобилия, а потом возвращается и садится писать. «Хорошо», — не задумываясь ответила она. Он обожал это ее безрассудство, которое в свое время подвигло Клариссу броситься к нему в объятья, дав отставку одобренному матерью мистеру Льюорти из городишка Уэстерхем, графство Кент. Да, они шли ва-банк. И она его в этом поддержала, так же как поддерживала до сих пор. Во время своей индийской одиссеи они останавливались в ночлежках, сутки и более подряд проводили в автобусах, где им на ноги тошнило кур, спорили с аборигенами Кхаджурахо, которые считали скульптурные изображения тантрического секса в их знаменитом храмовом комплексе непотребными и предназначенными лишь для туристов, заново познавали Бомбей и Дели, гостили у старинных друзей его семьи, а однажды и в доме у исключительно негостеприимного дядюшки и его еще более негостеприимной новой жены, перешедшей в ислам австралийки, — от этого дядюшки, делавшего все, лишь бы они поскорее убрались вон, он много лет спустя получил письмо с требованием денег. Он побывал в приюте для вдов в Бенаресе, посетил в Амритсаре парк Джаллианвала-Багх, где в 1919 году учинил бойню генерал Дайер[35]; а потом, по горло сытый Индией, поехал в Англию писать книгу.
Прошло пять лет: они с Клариссой были женаты, у них родился сын Зафар, роман был окончен и даже издан. На одной из встреч, где он читал отрывки из книги, индийская женщина встала и сказала: «Спасибо вам, мистер Рушди, за то, что вы рассказали про мою жизнь». У него комок подступил к горлу. На следующей встрече к нему обратилась другая индийская женщина: «Мистер Рушди, я прочитала ваш роман „Дети полуночи“. Он очень длинный, но это не страшно, я все равно дочитала его до конца. И теперь хочу вас спросить: а что вы, по большому счету, хотели им сказать?» Журналист из Гоа посетовал: «Вам повезло, вы быстрее дописали», — и показал машинопись своего романа про мальчика, родившегося в Гоа в ту же полночь, что и Салим Синай. В «Нью-Йорк таймс бук ревью» написали, что в романе «целый континент обрел, похоже, свой голос», на что множество литературных голосов Южной Азии на несметном числе языков отозвались эхом: «Да неужели?» И еще случилось много всего такого, о чем он и мечтать не смел: пришли премии, первые места в списках бестселлеров и, вообще говоря, популярность. Индия сердечно приняла его книгу и признала своим писателем, вернула себе точно так же, как он надеялся вернуть себе эту страну — лучшей награды не могло присудить ни одно жюри ни одной премии. Опустившись до самого дна, он все-таки отыскал волшебную дверь, выход к сияющим вершинам. Он снова окажется на этом дне после провозглашенной Хомейни фетвы, но и тогда найдет в себе силы не сдаться, ни в чем не изменить своему «я».
После Индии он вернулся к работе копирайтера, выговорив себе сначала у «Огилви»,
Когда он заявил боссу о желании уйти из агентства, тот решил, что у него требуют прибавки. «Да нет, дело в том что я хочу попробовать заняться исключительно литературой», — объяснил он боссу. А, сказал босс, то есть вы хотите, чтобы вам сразу много прибавили. «Нет же, я не торговаться с вами пришел. Просто, как положено, за месяц предупреждаю вас, что увольняюсь. Ровно через тридцать дней я больше на работу не выйду». Ну-у, протянул босс, боюсь, столько мы точно вам платить не сможем.
Тридцать один день спустя, летом 1981 года, уже ничто не отрывало его от писательства, которому он отныне целиком себя посвятил. Когда он в последний раз вышел за порог рекламного агентства, его прямо-таки опьянило чувство свободы. Он отбросил рекламную шелуху, как ненужную больше кожу, хотя и продолжал втайне гордиться самым известным своим слоганом «Такие неполезные — с ума сойти!», придуманным для производителя пирожных с кремом. Когда в том же году за «Детей полуночи» ему присудили Букеровскую премию, первая поздравительная телеграмма — в те времена одна из разновидностей посланий, которыми люди обменивались между собой, называлась «телеграмма» — была от того последнего, не сразу понявшего его босса. «Примите поздравления, — говорилось в ней. — Здорово, что наградили одного из нас».
На подходе к Стейшнерз-Холл, где должна была состояться Букеровская церемония, им с Клариссой повстречалась неугомонная Кармен Каллил, австралийка ливанского происхождения, основательница феминистского издательства «Вираго». «Салман, лапушка, — воскликнула она, — ты обязательно победишь!» Он сразу решил, что Кармен его сглазила и теперь ему премии уж точно не видать. Шорт-лист в тот год был выдающимся: Дорис Лессинг, Мюриэл Спарк, Иэн Макьюэн… Ему ли с ними тягаться! Кроме того, на премию претендовал Д. М. Томас с романом «Белый отель», признанным многими критиками настоящим шедевром. (Это было еще до обвинений в многочисленных заимствованиях из «Бабьего Яра» Анатолия Кузнецова, повредивших репутации книги в глазах некоторой части публики.) Нет, сказал он Клариссе, ты даже не надейся.
Много лет спустя одна из членов тогдашнего букеровского жюри, блестящий автор и ведущая телепрограмм об искусстве Джоан Бейкуэлл, рассказала ему, как боялась, что председательствовавший в жюри Малкольм Брэдбери станет всеми правдами и неправдами проталкивать «Белый отель». Перед финальным голосованием она частным образом встретилась с двумя другими экспертами, литературным критиком Гермионой Ли и профессором Принстонского университета Сэмом Хайнсом, и все трое пообещали друг другу не уступать давлению и отдать свой голос за «Детей полуночи». В результате Брэдбери и пятый член жюри Брайан Олдисс проголосовали за «Белый отель», а роман «Дети полуночи» победил с минимальным перевесом: три голоса против двух.
Д. М. Томас на церемонии награждения не присутствовал, а его редактор Виктория Петри-Хей очень нервничала оттого, что ей, возможно, придется принимать за него премию, и потому пила один бокал за другим. Когда он после награждения снова столкнулся с ней, она, уже в основательном подпитии, призналась, что только рада, что все обошлось и ее не заставили зачитывать благодарственную речь Томаса. Достав из сумочки конверт с текстом речи, она рассеянно помахивала им в воздухе: «И что мне теперь с этим делать, ума не приложу». — «А вы мне отдайте, — сказал он, в расчете сыграть жестокую шутку. — Чтобы не потерялся». Виктория была так пьяна, что безропотно послушалась. Следующие полчаса он проходил с текстом благодарственной речи Д. М. Томаса в кармане. Но в конце концов в нем заговорила совесть, он разыскал совсем к тому времени расклеившуюся редакторшу и вернул нераспечатанный конверт. «Постарайтесь не потерять», — сказал он ей.
Показывая своему редактору Лиз Колдер красивый, переплетенный в кожу наградной экземпляр «Детей полуночи», он раскрыл его на том месте, где помещался экслибрис с надписью ЛАУРЕАТ. Она, не в силах сдержать радость, плеснула на экслибрис шампанским — так сказать, «окрестила» книжку. Видя, как расплываются от шампанского буквы, он в ужасе закричал: «Что вы наделали!» Через пару дней учредители премии прислали новенький чистый экслибрис, но он уже не хотел расставаться с первым, прошедшим победное крещение. И заменять его на новый не стал.