Джозеф Антон

Рушди Ахмед Салман

С чего будет начинаться книга, он понял только год спустя. В июне 1985 года авиалайнер «Царь Канишка», выполнявший рейс номер 182 компании «Эйр Индия», был взорван сикхскими террористами, боровшимися за то, чтобы выкроить из индийского штата Пенджаб свое независимое государство под названием Халистан. Лайнер упал в Атлантический океан южнее берегов Ирландии, среди 329 погибших в этом теракте (в основном граждан Индии и канадцев индийского происхождения) была его подруга детства Нилам Натх, она летела с детьми в Бомбей навестить родителей, Дж. В. Натха («Дядюшку Натха») и Лилу, приходившихся ближайшими друзьями его родителям. Вскоре после того как до него дошло известие об этой катастрофе, он написал сцену, в которой Джибрил Фаришта и Саладин Чамча вываливаются из взорванного сикхскими террористами самолета, на котором

они летели из Бомбея в Лондон. Джибрилу с Фариштой повезло больше, чем Нилам, — они невредимыми приземлились на пляж Певенси-Бэй неподалеку от дома Розы Диамант.

Книгу он писал четыре с лишним года. Впоследствии ему хотелось ответить на попытки свести весь его замысел к примитивному «оскорблению»: Оскорбить кого угодно я сумел бы и быстрее. Его противники не видели ничего удивительного в том, что серьезный писатель десятую часть своей жизни потратил на создание топорного оскорбительного памфлета. А все потому, что они отказывались признавать в нем серьезного писателя. Дабы создать почву для нападок на него и на его произведение, они рисовали автора негодяем, подлым вероотступником, который сметает все на своем пути в погоне за славой и богатством, беспринципным авантюристом, изготовившим дешевую литературную поделку и ради собственной выгоды «подвергающим ислам нападкам». Такой смысл несла часто повторяемая в его адрес фраза: Он сделал это намеренно.

Разумеется, намеренно, а как иначе? Часто люди просто так, с бухты-барахты пишут тексты длиной в четверть миллиона слов? Все зависит от того, как выразился бы на его месте Билл Клинтон, что именно понимать под «этим». Как ни странно, после двух романов, прочно завязанных на общественной истории Индостана, новая книга виделась ему вещью гораздо более личной, в ней он впервые попытался описать и проанализировать собственный опыт эмиграции, связанную с эмиграцией трансформацию своего «я». Ему казалось, что политики в третьей книге значительно меньше, чем в предыдущих. Что касается экскурса в историю возникновения ислама, то роль Пророка в книге ничуть не умаляется и речь о нем ведется в весьма уважительном тоне. Он подан именно так, как сам всегда требовал — человеком («Посланником»), а не воплощением божества (вроде «Сына Божьего» у христиан). Он предстает в книге человеком своего времени, этим временем сформированным, лидером, который, хотя и подвергается искушениям, способен их преодолеть. «Что ты собой представляешь как идея?» — вопрошает роман у молодой религии, изначально исходя из посыла, что идея не гибкая и не способная к компромиссу, как правило, терпит поражение, но затем признавая возможность для подобного рода идей в редких случаях выстоять и в корне переменить мир. Пророк в какой-то момент пошел было на компромисс, но потом решительно его отверг; проповеданная им негибкая идея вошла в силу и повернула ход истории.

Когда его впервые обвинили в оскорблении ислама, он искренне не понял, в чем дело. Он всего-то написал художественное произведение, в котором коснулся темы божественного откровения — да, с атеистических позиций, но при этом вполне тактично. С какой стати считать это оскорблением? В следующие несколько лет торжества злобной розни он, как и все остальные, получил исчерпывающий ответ на свое недоумение.

Пророка в книге зовут не Мухаммадом, живет он не в Мекке, и основанная им религия называется не исламом, хотя, возможно, и похоже. К тому же фигурирует этот Пророк исключительно в сновидениях персонажа, обезумевшего после утраты веры. С точки зрения автора, перечисленные несовпадения только подчеркивают, что всё написанное им — чистой воды писательская фантазия. Противники же утверждали, что это он так неумело маскируется. «Он прячется, — говорили они, — за художественным вымыслом». Можно подумать, вымысел — это покрывало или настенный гобелен, и всякого, по наивности за ним укрывшегося, легко проткнуть шпагой, как Полония.

Работа над романом была в самом разгаре, когда он получил приглашение провести несколько семинаров для студентов Американского университета в Каире. Деньги университет обещал небольшие, но зато предлагал, если ему будет интересно, организовать экскурсию по Нилу в компании с одним из ведущих египтологов. Ближе познакомиться с Древним Египтом было его давней мечтой, и вот наконец представился случай. «Идеально было бы приехать сразу, только закончу книгу», — не откладывая,

ответил он. Книга была окончена, называлась она «Шайтанские аяты», и поездка в Египет стала для него невозможной — ему пришлось смириться, что он так никогда не увидит ни пирамид, ни Мемфиса, ни Луксора, ни Фив, ни Абу-Симбела. И это была лишь одна из уготованных ему потерь.

В январе 1986 года работа у него не ладилась. Получив приглашение в Нью-Йорк на эпохальное писательское сборище — 48-й конгресс Международного ПЕН-клуба, он обрадовался уважительному поводу оторваться от письменного стола. Конгресс был затеян с размахом. Тогдашний президент Американского ПЕН-центра Норман Мейлер, употребив весь свой запас обаяния и все свое умение убеждать, собрал внушительную сумму денег и сумел привезти на Манхэттен больше полусотни лучших писателей со всего мира, чтобы они в компании сотни отборных американских авторов порассуждали на возвышенную тему «Творчество писателя и творчество государства», а также в свое удовольствие поели-попили в самых изысканных и неожиданных местах — вроде Грейси-Мэншна[44] или Дендерского храма в музее «Метрополитан»[45].

Один из самых молодых участников конгресса, он был исполнен благоговения перед теми, с кем очутился в одной компании. Бродский, Грасс, Оз, Шойинка, Варгас Льоса, Беллоу, Карвер, Доктороу, Моррисон, Саид, Стайрон, Апдайк, Воннегут, Бартельми, сам Мейлер — все эти великие читали свои произведения и спорили друг с другом в отелях «Эссекс-Хаус» и «Сент-Моритц», возвышающихся у южного торца Центрального парка. Как-то раз фотограф Том Виктор попросил его попозировать в конном экипаже, на каких катают по парку туристов; забравшись в экипаж, он обнаружил там Сьюзен Сонтаг и Чеслава Милоша. В обычной ситуации он за словом в карман не лез, но за время той прогулки с трудом выдавил из себя всего несколько фраз.

Атмосфера на конгрессе была наэлектризована с самого первого дня. Норман Мейлер вызвал ропот большинства членов ПЕН-клуба тем, что пригласил выступить на церемонии открытия в Нью-Йоркской публичной библиотеке госсекретаря Джорджа Шульца. Южноафриканские писатели Надин Гордимер, Дж. М. Кутзее и Сифо Сепалма встретили появление чиновника громкими криками протеста и обвинениями в поддержке апартеида. Другие участники конгресса, в их числе Э. Л. Доктороу, Грейс Пейли, Элизабет Хардвик и Джон Ирвинг, высказывали недовольство тем, что администрация Рейгана, как выразился Доктороу, «превращает конгресс писателей в свою трибуну».

Синтия Озик распространяла петицию, осуждавшую бывшего австрийского канцлера и участника конгресса еврея Бруно Крайского за то, что он встречался с Каддафи. (Защитники Крайского указывали, что в годы, когда он возглавляя правительство, Австрия приняла больше советских евреев, чем любая другая страна.) Во время одного из «круглых столов» Озик обрушилась на него с нападками, но Крайский очень изящно урегулировал ситуацию, и в результате инцидент был быстро исчерпан.

Многие участницы громко и небезосновательно недоумевали, почему в рабочих группах конгресса так мало женщин. Сонтаг и Гордимер, в рабочие группы входившие, общего возмущения не поддержали. Сонтаг даже высказала соображение, что «литература — это не работодатель, предоставляющий для всех равные возможности». Довод Сонтаг настроения недовольных не улучшил. Как, собственно, и сделанное им замечание, что, мол, худо-бедно несколько женщин в рабочие группы включены, тогда как он один представляет в них Южную Азию, то есть, иначе говоря, шестую часть человечества.

В Нью-Йорке тех дней придавали литературе большое значение, дискуссии между писателями широко освещались в прессе и, судя по всему, кого-то интересовали и за пределами узкого книжного мирка. Джон Апдайк пропел целую хвалебную песнь синим американским почтовым ящикам, повседневным символам свободного обмена мнениями и идеями, чем немало озадачил аудиторию, состоявшую преимущественно из иностранцев. Дональд Бартельми большую часть времени был пьян, а Эдвард Саид — исключительно дружелюбен. На приеме в Дендерском храме Росарио Мурильо, поэтесса и спутница жизни никарагуанского президента Даниеля Ортеги, стоя у стен египетского святилища в плотном кольце невероятно красивых, устрашающего вида сандинистов в темных очках, пригласила молодого индийского писателя (участника британской кампании солидарности с Никарагуа) приехать своими глазами посмотреть на войну с контрас.