Джунгли
Шрифт:
Когда рука Юргиса зажила, он опять связал свою постель, вернулся на завод и снова начал передвигать рельсы. Стоял уже апрель, снег сменился холодными дождями, и немощеная улица перед домом Анели превратилась в канаву. По дороге домой Юргису приходилось, перебираясь через мостовую, брести по воде, и, если бывало темно, он порой оступался и увязал по пояс в грязи. Но такая погода мало смущала его, она была предвестницей близкого лета. Мария к этому времени получила место обрезчицы на одной из второстепенных консервных фабрик. Юргис сказал себе, что последний случай на заводе послужит ему уроком и впредь
Однажды в субботний вечер Юргис выскочил из трамвая и пошел домой. Низкое солнце проглядывало сквозь густые тучи, пролившие потоки воды на пропитанную грязью улицу. В небе была радуга, и в груди Юргиса тоже, так как перед ним было тридцать шесть часов отдыха в кругу семьи. И вдруг он увидел толпу, собравшуюся у дверей их дома. Пробившись к крыльцу, он вбежал в кухню, наполненную взволнованными женщинами. Это так живо напомнило ему тот день когда он вернулся из тюрьмы и застал дома умирающую Онну, что сердце его сжалось.
— Что случилось? — воскликнул он.
Никто не ответил, все молча смотрели на него.
— Что случилось? — повторил Юргис.
И вдруг с чердака донеслись причитания Марии. Юргис бросился к лестнице, но Анеля схватила его за руку.
— Нет, нет! — вскрикнула она. — Не ходите туда!
— В чем дело? — вне себя закричал он.
И старуха дрожащим голосом ответила ему:
— Антанас… умер. Утонул на улице!
Глава XXII
На Юргиса это сообщение подействовало странным образом. Он смертельно побледнел, но сдержался и полминуты простоял неподвижно посреди комнаты, сжав кулаки и стиснув зубы. Потом он оттолкнул Анелю, вошел в соседнюю комнату и поднялся на чердак.
В углу под одеялом виднелось маленькое тельце. Рядом лежала Эльжбета, но Юргис не разобрал, плакала ли она, или была в обмороке. Мария металась по чердаку, рыдая и ломая руки. Юргис крепче сжал кулаки, и голос его прозвучал жестко:
— Как это случилось?
Охваченная горем, Мария не слышала его. Тогда он повторил вопрос еще громче и резче.
— Он упал с тротуара! — сквозь рыдания проговорила она.
Тротуар перед домом представлял собой мостки из полусгнивших досок, которые возвышались футов на пять над уровнем мостовой.
— Как он попал туда? — спросил Юргис.
— Он вышел… вышел поиграть, — всхлипывала Мария, захлебываясь от слез. — Мы не могли удержать его дома. Его, наверно, втянуло в грязь!
— Вы уверены, что он умер? — спросил он.
Мария снова зарыдала:
— Да, да, у нас был доктор.
Несколько секунд Юргис стоял в нерешительности. Глаза его были сухи. Взглянув еще раз на одеяло, прикрывавшее маленькое тельце, он вдруг повернулся к лестнице и спустился вниз. В кухне его снова встретило общее молчание. Он направился прямо к двери, толкнул ее и вышел на улицу.
Когда у Юргиса умерла жена, он пошел в ближайшую пивную, но теперь он этого не сделал, хотя в кармане у него лежала недельная получка. Он шел все вперед и вперед, по грязи и воде, не видя ничего вокруг. Потом он присел на какую-то ступеньку, закрыл
— Умер! Умер!
Наконец, он встал и пошел дальше. Солнце уже садилось, а он все шел и шел, пока не стемнело и пока он не увидел перед собой железнодорожный переезд. Шлагбаум был опущен, и длинный товарный поезд, громыхая; полз мимо. Юргис стоял и смотрел. И вдруг мысль, невысказанная, неосознанная, давно уже таившаяся в нем, ожила и овладела им. Он побежал вдоль полотна, миновал будку стрелочника и, прыгнув, прицепился к одному из вагонов. Вскоре поезд остановился, Юргис соскочил, пролез между колесами и спрятался в ящике под вагоном. Когда поезд тронулся снова, в душе Юргиса началась борьба. Он сжимал руки и стискивал зубы. Он не плакал и не хотел плакать! Что было, то прошло, с этим покончено. Он хотел сбросить с себя горе, освободиться от него, окончательно развязаться с ним в эту ночь. Оно рассеется, как черный, отвратительный кошмар, — утром он будет новым человеком. И каждый раз, когда им овладевали воспоминания, когда на глаза навертывались слезы, он разражался бешеными проклятиями, стараясь ругательствами заглушить душевную боль.
Он боролся за свою жизнь и в отчаянии скрежетал зубами. Как он был глуп, как глуп! Он погубил свою жизнь, он погубил себя своей проклятой слабостью. Но теперь с этим покопчено — он с корнем вырвет прошлое из души! Теперь не будет больше ни слез, ни нежности. Довольно с него — эти чувства продали его в рабство! Теперь он будет свободен, сбросит свои кандалы, встанет и будет бороться. Он был рад, что настал конец. Это было неизбежно; так не все ли равно когда? Этот мир не для женщин и детей, и чем раньше они уходят из него, тем лучше для них. Где бы Антанас ни был теперь, он страдает меньше, чем если бы остался жить на земле. А пока его отец больше не станет думать о нем, он будет думать только о себе, будет бороться за себя, против мира, который обманывал и мучил его! Так Юргис вырывал все цветы из сада своей души и топтал их. Поезд оглушительно гремел, колючая пыль била ему в лицо. За ночь было несколько остановок. Юргис не покидал своего ящика, из которого его можно было вытащить только силой, так как с каждой милей, ложившейся между ним и Мясным городком, ему становилось легче.
Когда вагоны останавливались, его лицо овевал теплый ветер, напоенный ароматом свежих полей, жимолости и клевера. Он вдыхал этот запах, и сердце его бешено стучало — он снова был в деревне! Он будет жить в деревне! Когда забрезжил рассвет, Юргис жадно прильнул к щели, а мимо мелькали луга, леса и реки. Наконец, он почувствовал, что не может больше выдержать, и, когда поезд снова остановился, выполз на насыпь. Сидевший на крыше вагона тормозной кондуктор показал Юргису кулак и выругался; но Юргис насмешливо помахал ему рукой и зашагал в сторону.
Подумать только, что он, родившийся крестьянином, три долгих года не видел деревенского пейзажа, не слышал звуков деревни. Если не считать того раза, когда он шел из тюрьмы и был слишком удручен, чтобы глядеть по сторонам, и тех немногих случаев, когда зимою, будучи без работы, отдыхал в городских парках, он буквально не видал за это время ни единого деревца! А теперь он чувствовал себя, как птица, которую уносит вихрь. Он останавливался и дивился каждому новому чуду — стаду коров, лугу, усеянному маргаритками, живым изгородям из шиповника и птичкам, распевающим на деревьях.