Джура
Шрифт:
Кипчакбай отобрал пиалу, долил виски, сам поднес Джуре и сказал:
— Пей, это кумыс батыров! Огненный!
Джура удивился, но взял пиалу обеими руками, выпил и не поморщился. Тотчас же Кипчакбай подал кусок жирной баранины. Аксакал, сидящий по другую сторону Джуры, сделал то же самое. Джура жадно хватал рукой плов, сжимал пальцами, бросал в рот и ел, ел…
Кипчакбай сказал:
— Нет тебе, Джура, равных среди великих охотников. Хочешь получить дом, и винтовки на стенах, и табун скакунов, и Зейнеб в придачу?
— Хочу, — обрадовался Джура. Он снова до дна выпил поданную Кипчакбаем пиалу, взял поданную аксакалом баранью голову и, ловко работая ножом, съел мясо. Наконец он отдал Кипчакбаю почти обгрызенную баранью голову и, не ожидая приглашения, сам выхватил берцовую кость с мясом. Пока Джура пил и ел, Кипчакбай говорил: — Мы будем кровными друзьями — досами и сообща будем делать одно великое дело. Аллах и Магомет, пророк его, нам помогут. Кипчакбай опять налил полную пиалу. Она также пошла по кругу. Все отпили по глотку, а допивать пришлось Джуре. — Аллах и Магомет — обманщики! — ответил Джура. — Белого луннорогого козла принес я им в жертву… Я просил: «Помогите застрелить Тагая… Помогите вернуть Зейнеб…» Не помогли! Не верю теперь!
— Вай-вай! — в ужасе воскликнули аксакалы.
— Правильно, Джура, не верь Магомету. Я испытывал тебя. Верь только пророку Алию, он первый. Если ты станешь моим джигитом, ты получишь все. Ведь ты великий стрелок!
Пиала опять пошла по кругу, и Джура снова допил её. Какой огненный кумыс пьют батыры!
— Я Чон Мерген.
Аксакалы улыбались и ласково кивали головами. — Где Зейнеб?
— Красавица Зейнеб жива, здорова, тоскует по тебе, и никто, клянусь тебе, никто её пальцем не тронул. Теперь, когда ты наш друг, я провожу тебя домой, и мы пышно отпразднуем твою свадьбу в Мин-Архаре, а потом съездим через горы на запад к моему другу и обратно. Есть ли на запад путь из твоего кишлака? — Архарьи тропы уходят туда, а где есть начало тропы, есть и конец.
— А на юг можно проехать?
— Архары уходят туда через ледник.
— Так ли хорошо ты знаешь все тропы в горах? — А кому же их ещё знать, если не мне? Я великий охотник, Чон Мерген.
— Правильно! Я уплачу за тебя свадебный калым и одарю, как обещал. Будешь ли ты нашим проводником в горы Мин-Архара? — Буду.
— Слава аллаху! У каждого пальцы к себе пригнуты. Я знал, что ты умный батыр, достойный быть аксакалом своего рода и владетелем пастбищ, скота и гор. Сможешь ли ты помочь мне изобразить на бумаге известные тебе горы за Заалайским хребтом, тропы в этих горах, перевалы и броды через реки, пастбища?
— Чтоб я, как орел, посмотрел сверху на свои горы и нарисовал карту?
— Да, да, как орел, сверху… карту, говоришь, нарисовать? Откуда ты, сын гор, знаешь, что такое карта, и можешь её нарисовать? От кого ты узнал о карте? О рисовании? Ведь коран запрещает изображать на бумаге живых…
— А зачем мне врать? Аксакал Козубай научил. Он все знает, все может.
Аксакалы испуганно переглянулись. Только на одно мгновение растерялся Кипчакбай, и снова он подал пиалу Джуре и сказал: — А разве ты не храбрее Козубая?
— Храбрее, — подумав, ответил Джура. — Я бы не сидел за четырьмя стенами, не ждал бы, а сам…
— Так чего же ты держишься за его стремя? Козубай, как снежный обвал, закрыл тебе дорогу к праведному пути. Но мы, твои досы, сообща поможем покорить тебе Козубая и самому стать начальником. Правильно?
— Правильно! — механически повторяет Джура.
— Подтверди клятвой на хлебе, — Кипчакбай подал лепешку, — слова, сказанные тобой. Поклянись быть нам верным другом, проводником, помощником, и ты станешь богатым баем. А чтобы Козубай не мешал нам вернуться в Мин-Архар, отпраздновать свадьбу, а тебе стать большим начальником, ты поможешь нам овладеть крепостью и захватить Козубая…
— Я?
— Ты!
— Захватить Козубая? Захватить крепость? — растерянно и гневно спрашивает Джура и сильно трет ладонью лицо. — И ты станешь самым богатым военачальником. Хочешь сотню джигитов?
Джура порывисто протягивает ладонь к Кипчакбаю. — Видишь?
— Ну?! — предчувствуя недоброе, спрашивает Кипчакбай. — Раньше на моей ладони вырастут волосы, чем я сделаю это! — Опомнись! Сам святой имам Балбак говорил: только дикарю-фанатику несвойственно понимать свою выгоду. Подумай. — Нет! — вскакивая, кричит Джура.
— Ты, Джура, просто дикарь, не понимающий своей выгоды. — Да! Я ещё дикий… так сказал сам Козубай… Я дикий, но я не продам Козубая!.. Я не продам крепость! Я не продам свой род, род большевиков… Ты, ты сам дикарь, а твой имам Балбак — первый дикарь! — Джура с остеревенением плюет.
Ночью при лунном свете в яму к Чжао и Саиду упало бесчувственное тело Джуры. Они склонились над ним.
IV
Прошло десять дней. И снова в яму была спущена лестница. — Джура, вылезай! — раздался злобный голос.
Джура пытливо смотрел в глаза Чжао.
— Терпи и молчи, что бы ни было! — сказал Чжао значительно. — Может, убежишь, — шепнул Саид.
Наверху Джуру поджидали пять человек. Ему связали руки и ноги и, привязав к коню, повезли куда-то.
Был такой же ясный день. Джура смотрел на покрытые снегом далекие горы и жадно дышал полной грудью. Окруженный охраной, он проехал по тем же улицам города. У тех же резных ворот двухэтажного дома старший из стражи крикнул:
— Эй, Юнус!
В воротах открылось окошко, и в нем показался большой толстый нос и блестящие глаза.
— Хоп, — сказал обладатель этого носа.
Загремели засовы, заскрипели ворота, и Джура очутился во дворе. Так, связанного, на лошади его ввезли во второй двор. Посреди второго двора под тенистыми деревьями, возле большого водоема, высился помост с крышей. На кошмах и расшитых подушках лежал толстяк Кипчакбай, одетый в яркий шелковый халат. Люди, сопровождавшие Джуру, сложив руки на животе, низко кланялись. Один из них шепотом сказал Джуре: