Джура
Шрифт:
— Что с вами? — спросила она, напуганная враждебным приемом. — Кто ты? — спросил её Кучак.
— Я Зейнеб. Ты что же, не узнаешь? Мы с женщинами пришли за мясом. Нас послал сюда аксакал. Они не могли перейти реку, ждут по ту сторону Сауксая. А я пришла к вам. Неужели вы не узнаете меня? Что, я изменилась?
— Почему у тебя медные руки? — ещё сомневаясь, спросил Кучак. Он от страха даже закрыл глаза и присел, но потом чуть-чуть приоткрыл один глаз.
Девушка расхохоталась.
— Это называется «перчатка», — сказала она. — Перчатки вяжут из шерсти и надевают на руки.
— А что на тебе за одежда? — мрачно, но уже чувствуя стыд и неловкость, спросил Джура.
Зейнеб успокоилась, заметив, что Кучак засунул свой нож в ножны.
— Вы меня не узнали потому, что я в новом платье. Посмотрите на мою левую руку. Видите шрамы от когтей молодого барсенка, которого Джура поймал три года назад? Узнаете? — Зейнеб развеселилась. — У нас столько новостей, столько новостей! Скороговоркой, глотая слова, Зейнеб рассказывала охотникам о том, что в их отсутствие произошло в Мин-Архаре: — Мы никого не ждали и собирались идти к вам за мясом, и вдруг с севера к нам приехал караван…
— С востока, — поправил её Джура.
— Нет, с севера, — упорствовала Зейнеб, — именно с севера… — Врешь, — сказал Джура, — оттуда нет дорог. — А зимой, помнишь?
— Тогда был обвал, лавина засыпала пропасть, и по снежному настилу эти незнакомцы проникли к нам.
— Не перебивай меня! — рассердилась Зейнеб. — Разве вы не слышали страшного грохота, потрясшего горы? Эти люди всё могут. Они устроили гром, и часть горы обвалилась. Вот они и приехали. Пять человек: три киргиза и два русских… Один — тот, что зимой был: Ивашко, комсомолец. Мы опять испугались: думали, грабить будут. Все женщины убежали в горы. Аксакал тоже… Осталась только твоя мать Айше и твой маленький брат. Аксакал сказал Айше, что она старая и ей смерти нечего бояться. Айше прислала за нами твоего брата, Джура. Мы пришли. Смотрим — Айше смеется, и гости смеются. Они подарили нам чай, рис, мыло, муку. Вы думаете, ячменную муку? Нет, пшеничную, и не одну пиалу, а сорок — пятьдесят пиал, и много ячменя: целых два мешка. Аксакал, как всегда, прикинулся больным, а увидел подарки — сразу выздоровел. Потом они сказали: давайте шкуры менять на материю и съестное. Аксакал согласился и запросил в десять раз больше, чем с китайских купцов. Даже я рассердилась на жадность аксакала. А русский, тот самый, что приезжал, засмеялся и говорит: «Давайте без обмана». Аксакал устыдился, хотел сбавить цену, так что вы думаете?… — И Зейнеб гордо подбоченилась.
— Ну? — спросил Кучак, уверенный, что всё забрали даром. — Русский красный джигит из рода большевиков заплатил в двадцать раз больше того, что просил аксакал, да ещё сказал, что и это недорого за такие хорошие шкуры. Они гостили у нас, лазили по горам, собирали камни и рисовали значки на белой-белой материи. Называется «бумага». Мы все шкуры променяли, золотой песок променяли и рубины, каждый день ели пшеничные лепешки и пили настоящий чай.
— И всё съели? — недовольно спросил Кучак.
Зейнеб смерила его презрительным взглядом и продолжала: — Девять дней жили они у нас. Они оставили нам двух животных. Они называются «лошади». Ты, Кучак, нам о них рассказывал сказки. Лошади красивые и умные. Только к ним надо привыкнуть. А оружие басмачей джигиты нашли в горах.
Джура выругался: он сам хотел это сделать по возвращении. — Они расспрашивали аксакала о Тагае. Вначале он не хотел ничего говорить, но Айше начала, и ему оставалось только продолжить рассказ. Они подарили Айше и ещё некоторым красивые халаты. А какую красивую материю они привезли! Видишь платье на мне? Это русское платье, его привезли сшитым. А вот ботинки! Кучак подошел ближе, сел на корточки и принялся мять в руках материю.
— За северными горами стоит огромный кишлак, — продолжала Зейнеб, — а мы и не знали. Там живет много-много народу, и все едят пшеничные лепешки, ходят в красивых платьях и не голодают. Там живет род большевиков, и мы тоже захотели так жить, как они. Аксакал было запрятал все к себе и не хотел нам давать, но русский сказал, что это все общее. Русский сказал, что все надо делить поровну. Потом нам дали бумагу, а киргиз нам её прочел, и мы все приложили к ней большие пальцы, смоченные черной краской. Теперь мы — охотничья артель. Много-много нам рассказывали люди из рода большевиков о том, как они живут. Мы верили и не верили. Они нас к себе в гости звали. Много скота обещали дать: кутасов, коз, овец. Джура жадно слушал новости, но и виду не показывал, что удивлен, а Кучак сидел на корточках и ловил каждое слово. — А мой карамультук? — ревниво спросил Джура. — О, твой карамультук тоже привезли! И много пороху к нему и свинца. Я не принесла ружье потому, что аксакал сказал: у вас есть два карамультука. Красные джигиты обещали дать ещё охотничье ружье с патронами.
— Поэтому-то вы и не спешили за мясом, что ели пшеничные лепешки? — спросил Кучак и, огорченный, пошел к пещере. — Конечно! — Зейнеб улыбнулась. — Мы ели не раз в день, как раньше, а утром, днем и вечером. Я поспешила к вам с новостями, а Кучак чуть не застрелил меня. Неужели я такая красивая, как джез-тырмак? И ты, Джура, ты тоже не узнал меня сразу? Где же твой острый охотничий глаз? Или ты ослеп? Что это ты так смотришь на меня? К лицу ли мне этот красивый шелковый платок? Дома есть ещё два платка!
Джура был взбешен: девчонка смеется над ним! — А чем это так пахнет? — спросил он.
— Это такая пахучая вода, мне Ивашко подарил. — И она опять засмеялась.
Джура покраснел от гнева: чужой человек дарит Зейнеб подарки! Джура замахнулся на торжествующую Зейнеб и кулаком сбил её на землю. Зейнеб заплакала от обиды:
— Ты без головы, ты злой! Те были добрее!
Но Джура уже остыл.
— Ну, не плачь, — виновато сказал он.
Зейнеб заплакала ещё громче. Джура растерялся. Зейнеб выросла за лето и стала какой-то другой, ещё лучше… Он не знал, как её успокоить. Джура похлопал её ладонью по спине, но она все плакала. Джура переминался с ноги на ногу и наконец неловко погладил её по голове. Она сразу перестала плакать и изумленно посмотрела на него.
Джура быстро взвалил на плечи тяжелый курджум, который притащила Зейнеб, и сказал, не глядя на нее:
— Идем, я накормлю тебя, пока Кучак сам не съел уларов. Молча дошли они до пещеры. У входа уже сидел Кучак и кипятил для чая воду.
— Ага, очень тяжелый курджум, я вижу! — радостно сказал Кучак, бросаясь к Джуре.
Кучак извлек из мешка большой бурдюк.
— Это айран, — сказала Зейнеб. — А вот рис, видите? Кучак сам вынул лепешки, завернутые в платок. — Пшеничные! — гордо сказала Зейнеб, передавая их Джуре, молча стоявшему у костра.
IV
Смущенный Джура сидел и с напускной важностью рассказывал Зейнеб о том, как они жили с Кучаком в пещере. Зейнеб, слушая, вертела в руках нож и вдруг вскрикнула:
— Да ведь он с золотыми насечками!
— Разве это золото? — спросил Джура и, вспомнив о найденном богатстве, добавил: — А знаешь, мы нашли…
Но тут Кучак зашептал ему на ухо:
— Не говори Зейнеб о золоте. Аксакал говорит, что хитрости одной женщины хватит на поклажу для сорока ослов. Джура нахмурился, но промолчал.