Джузеппе Бальзамо (Записки врача). Том 1
Шрифт:
– Поезжайте, графиня, – сказала осторожная старуха, – мне еще нужно закончить здесь некоторые дела, прежде чем я присоединюсь к вам.
– Вы отказываете мне?
– Напротив, я согласна, но не могу ехать теперь. В аббатстве пробило час. Дайте мне время до трех часов; ровно в пять я буду в замке Люсьенн.
– Вы позволите моему брату в три часа заехать за вами в своей карете?
– Конечно.
– Ну, а теперь отдыхайте.
– Не бойтесь. Я дворянка, я дала вам слово и, даже если это будет стоить мне жизни, буду с вами завтра в Версале.
– До свидания, дорогая крестная!
– До свидания, очаровательная крестница!
На сем они расстались: старуха – по-прежнему лежа на подушках и держа рук) на бумагах, а Дю Барри – еще более легкокрылая, чем до прихода сюда, но с сердцем, слегка сжавшимся оттого, что не смогла взять верх над старой любительницей процессов – она, которая ради собственного удовольствия бивала короля Франции!
Проходя мимо большого зала, она заметила Жана, который для того, очевидно, чтобы никто не усмотрел чего-либо подозрительного в его столь долгом здесь пребывании, только что начал наступление на вторую бутылку вина.
Увидев невестку, он вскочил со стула и подбежал к ней.
– Ну что? – спросил он.
– Вот что сказал маршал Саксонский его величеству, показывая на поле битвы при Фонтенуа: «Сир! Пусть это зрелище скажет вам, какой ценой и какими страданиями достается победа».
– Значит, мы победили? – спросил Жан.
– Еще одно удачное выражение. Но оно дошло к нам из античных времен: «Еще одна такая победа, и мы проиграем».
– У нас есть поручительница?
– Да, но она обойдется нам почти в миллион.
– Ого! – произнес Дю Барри со страшной гримасой.
– Черт возьми, выбора у меня не было!
– Но это возмутительно!
– Ничего не поделаешь. Не вздумайте возмущаться, потому что, если случится, что вы будете недостаточно почтительны, мы можем вообще ничего не получить или же это будет стоить нам вдвое дороже – Ну и ну! Вот так женщина!
– Это римлянка.
– Это гречанка – Не важно! Гречанка или римлянка – будьте готовы в три часа забрать ее отсюда и привезти ко мне в Люсьенн. Я буду спокойна только, когда посажу ее под замок.
– Я не двинусь отсюда ни на шаг, – сказал Жан – А мне надо поспешить все приготовить, – сказала графиня и, бросившись к карете, крикнула:
– В Люсьенн! Завтра я скажу. «В Марли!»
– Какая разница? – сказал Жан, следя глазами за удалявшейся каретой. – Так или иначе, мы дорого обходимся Франции. Это лестно для Дю Барри.
Глава 3.
ПЯТЫЙ ЗАГОВОР МАРШАЛА РИШЕЛЬЕ
Король, как обычно, вернулся ко двору в Марли.
Меньший раб этикета, нежели Людовик XIV, который во время придворных церемоний искал повода для проявления своей королевской власти, Людовик XV в каждом кружке придворных искал новостей, до которых был охоч, и особенно разнообразия лиц – это развлечение он предпочитал всем остальным, тем паче если эти лица были приветливыми.
Вечером того дня, когда состоялась только что описанная нами встреча, и через два часа после того, как де Беарн, согласно своему обещанию, которое на сей раз она сдержала, расположилась в кабинете графини Дю Барри, король играл в карты в голубом салоне.
Слева от него сидела герцогиня Айенская, справа – де Гемене.
Король, казалось, был чем-то озабочен, из-за чего и проиграл восемьсот луидоров. Проигрыш заставил его вернуться к занятиям более серьезным – будучи достойным потомком Генриха IV, Людовик XV предпочитал выигрывать. В девять часов король отошел от карточного стола к окну для беседы с сыном экс-канцлера Малерба. От противоположного окна за их беседой с беспокойством наблюдал господин де Монеу, разговаривавший с Шуазелем.
Как только король отошел, у камина образовался кружок. Вернувшись с прогулки по саду, принцессы Аделаида, Софья и Виктория устроились здесь со своими фрейлинами и придворными.
Так как вокруг короля – вне всякого сомнения занятого делами, ибо серьезность де Малерба была общеизвестна, – собрались офицеры, сухопутные и морские, высокородные дворяне, вельможи и высшие чиновники, застывшие в почтительном ожидании, кружок у камина был вполне удовлетворен. Прелюдией к более оживленной беседе служили колкости, представлявшие лишь разведку перед боем.
Основную часть женщин, входящих в эту группу, представляли, кроме трех дочерей короля, графиня де Граммон, де Гемене, де Шуазель, де Мирпуа и де Поластрон.
В то мгновение, когда мы остановили взгляд на этой группе, принцесса Аделаида рассказывала историю про одного епископа, которого пришлось заключить в исправительное заведение прихода. История, от пересказа которой мы воздержимся, была достаточно скандальная, особенно в устах принцессы королевского рода, но эпоха, которую мы пытаемся описать, отнюдь не была, как известно, осенена знаком богини Весты.
– Вот так раз! – сказала принцесса Виктория. – А ведь всего месяц назад этот епископ сидел здесь, с нами.
– У его величества можно было бы встретиться кое с кем и похуже, – сказала де Граммон, – если бы сюда наконец получили доступ те, кто, ни разу не побывав здесь, так жаждет сюда попасть.
При первых словах герцогини и особенно по тону, каким эти слова были произнесены, все поняли, о ком она говорила и в каком направлении пойдет беседа.
– К счастью, хотеть и мочь – не одно и то же, не правда ли, герцогиня? – спросил, вмешиваясь в беседу, невысокий мужчина семидесяти четырех лет, который с виду казался пятидесятилетним – так он был статен, такой молодой у него был голос, такая изящная походка, такие живые глаза, такая белая кожа и такие красивые руки.
– А, вот и господин де Ришелье, который первым бросается на приступ, как при осаде Маона, и который одержит победу и в нашей беседе! – сказала герцогиня. – Опять пытаетесь гренадерствовать, дорогой герцог?
– Пытаюсь? Ах, герцогиня, вы меня обижаете, скажите: я все такой же гренадер.
– Так что же, разве я что-нибудь не так сказала, герцог?
– Когда?
– Только что.
– А о чем, собственно, вы говорили?
– О том, что двери короля не открывают силой.
– Как и занавески алькова. Я всегда с вами согласен, графиня, всегда согласен.