Джузеппе Бальзамо (Записки врача). Том 1
Шрифт:
– Вы говорите, что никому еще не удавалось найти эликсир жизни, – отвечал Бальзамо старику, речь которого была прервана сухим покашливанием. – Так вот я вам скажу, что никто его и не найдет. Спросите у Бога.
– Дурачок! Если никто не раскрыл какую-то тайну, значит, никто никогда ее не откроет? В таком случае в мире не было бы открытий! А ты думаешь, открытия – это нечто новое, что изобретает человечество? Нет, это хорошо забытое старое! А почему то, что однажды было открыто, забывается? Да потому, что у изобретателя слишком короткий век, чтобы он успел сделать из своего открытия все заключающиеся в нем выводы. Раз двадцать человечество было на пороге открытия секрета вечной молодости. Неужели ты полагаешь, что Стикс – выдумка Гомера?
Неужели ты думаешь, что почти бессмертный Ахиллес со своей уязвимой пятой – это сказка? Нет. Ахиллес был учеником Хирона, так же как ты – мой ученик. Хирон означает в переводе лучший или худший. Хирона принято изображать в виде кентавра, потому что его наука наделила его силой и легкостью коня. Так вот он тоже почти нашел эликсир бессмертия. Ему, может быть, так же как мне, не хватало трех капель крови, в которой ты мне отказываешь. Эти три недостающие капли крови сделали Ахиллеса уязвимым. Смерть нашла лазейку и просочилась в нее. Да, повторяю: Хирон, человек разносторонний, лучший и, в то же время, худший, – не кто иной, как второй Альтотас, которому такой же вот Ашарат помешал завершить труд, способный осчастливить все человечество, вырвав его из-под божеского проклятия. Ну, что ты на это скажешь?
– Я скажу, что у меня – мое дело, у вас – ваше, – отвечал Бальзаме, уверенность которого заметно поколебали слова старика. – Давайте завершим их на свой страх и риск. Я не стану вам помогать в преступлении.
– В преступлении?
– Да еще в каком! Это такое преступление, которое способно вызвать негодование целого народа. Оно приведет на виселицу, от которой ваша наука еще не спасла ни хороших, ни дурных людей.
Альтотас пристукнул иссохшими руками по мраморному столу.
– Да не будь ты человеколюбивым идиотом! Это худшая порода идиотов, существующих в мире. Иди сюда, давай побеседуем о законе, грубом и абсурдном законе, написанном скотами вроде тебя, которого возмущает капля крови, пролитая для дела, но привлекают потоки крови во время казни на площади, у городских валов или на поле, зовущемся полем брани. Твой закон – глупый и эгоистичный, он жертвует человеком будущего ради человека настоящего. Его девиз: «Да здравствует сегодняшний день, пусть погибнет день завтрашний!» Что ж, давай поговорим об этом законе, если хочешь.
– Говорите все, что хотите, я вас слушаю, – все более мрачнея, сказал Бальзамо.
– У тебя есть карандаш или перо? Мы произведем небольшой подсчет.
– Я считаю без пера и карандаша. Говорите, что хотите сказать, говорите!
– Рассмотрим твой проект. Если не ошибаюсь, ты собираешься опрокинуть кабинет министров, разогнать Парламент, оставить одних судей, привести их к банкротства; потом ты подстрекаешь к бунту, разжигаешь революцию, свергаешь монархию, позволяешь протекторату возвыситься и низвергаешь тирана. Революция даст тебе свобод), протекторат – равенство. А когда французы станут свободными и равноправными, твое дело будет завершено. Верно?
– Да. Вы полагаете, что это неисполнимо?
– Я не верю в невозможность чего бы то ни было. Как видишь, я создаю тебе все условия.
– Ну и что же?
– Вот, послушай! Прежде всего Франция – не Англия, где уже было то, что ты собираешься сделать, плагиатор ты этакий! Франция – не изолированная страна, где можно свергнуть кабинет министров, разогнать Парламент, учредить новый суд, вызвать его банкротство, пробудить недовольство, разжечь революцию, свергнуть монархию, возвысить протекторат, привести к краху протектора и сделать все это так, чтобы другие государства не вмешивались. Франция связана с Европой, как печень с человеческими внутренностями. Она пустила корни во всех европейских государствах; попробуй вырвать печень у огромного механизма, который называется европейским континентом: еще двадцать, тридцать, а то и сорок лет все его огромное тело будет биться в судорогах. Однако я назвав минимальный срок, разве двадцать лет слишком много? Отвечай, мудрый философ!
– Это срок небольшой, – отвечал Бальзамо, – даже недостаточный.
– Ну, а по-моему, этого вполне довольно. Двадцать лет войны, борьбы ожесточенной, непрекращающейся, не на живот, а на смерть; я допускаю двести тысяч убитыми в год, и это не преувеличение, принимая во внимание, что война развернется одновременно в Германии, Италии, Испании, как знать? По двести тысяч человек на протяжении двадцати лет – это четыре миллиона человек, предположив, что у каждого из них – семнадцать фунтов крови – так уж заведено в природе – можно умножить.., семнадцать на четыре, это будет.., шестьдесят восемь миллионов фунтов: вот сколько крови придется пролить ради осуществления твоей мечты. Я же просил у тебя всего три капли. Теперь скажи, кто из нас сумасшедший, дикарь, Каннибал?
– Хорошо, учитель, я вам отвечу: три капли – сущая безделица, если бы вы были совершенно уверены в успехе.
– Ну, а ты? Ты уведен, готовясь пролить шестьдесят восемь миллионов фунтов? Скажи! Встань и, положа руку на сердце, обещай: «Учитель, я ручаюсь, что ценой трупов я добьюсь счастья для всего человечества!»
– Учитель! – проговорил Бальзамо, избегая ответа на его вопрос. – Ради всего святого, попросите что-нибудь. Я другое!
– Но ты не отвечаешь! Ты не отвечаешь! – торжествуя, воскликнул Альтотас.
– Вы преувеличиваете возможности вашего эликсира, учитель: все это невозможно.
– Ты вздумал давать мне советы? Опровергать? Уличать во лжи? – спросил Альтотас, с тихой злобой вращая серыми глазами под седыми бровями.
– Нет, учитель, я просто размышляю; ведь я живу в тесном соприкосновении с внешним миром, споря с людьми, борясь со знатью. Я не сижу, как вы, в четырех стенах, безразличный ко всему происходящему вокруг, ко всему, что борется или утверждает себя, занимаясь чистой абстракцией. Я же, зная о трудностях, констатирую их, только и всего.
– Если бы захотел, ты мог бы одолеть эти трудности гораздо скорее.
– Скажите лучше, если бы я в это верил.
– Стало быть, ты не веришь?
– Нет, – отвечал Бальзамо.
– Ты меня искушаешь! – вскричал Альтотас.
– Нет, я сомневаюсь.
– Ну хорошо, скажи, ты веришь в смерть?
– Я верю в то, что есть. А ведь смерть существует!
Альтотас пожал плечами.
– Итак, смерть существует, – проговорил он, – ведь этого ты не отрицаешь?
– Это вещь бесспорная!
– Да, это вещь бесконечная, непобедимая, правда? – прибавил старик с улыбкой, заставившей ученика содрогнуться.
– Да, учитель, непобедимая, а главное, бесконечная.
– А когда ты видишь труп, у тебя на лбу появляется испарина, сердце преисполняется жалостью?
– Испарины у меня не бывает, потому что я привык к людским несчастьям; я не испытываю жалости, потому что не дорого ценю жизнь. Однако при виде трупа я говорю себе: «Смерть! Смерть! Ты так же всесильна, как Бог! Ты правишь миром, и никто не может тебя победить!»