Джузеппе Бальзамо (Записки врача). Том 2
Шрифт:
– Я, – отвечал Фриц, все более распаляясь, однако внешне оставаясь совершенно невозмутимым, что вообще присуще людям этой национальности-.
Он шагнул к молодому человеку – тот вне себя от отчаяния обнажил шпагу.
Не растерявшись при виде шпаги, не зовя никого на помощь, – возможно, он и в самом деле был один в доме, – Фриц, выхватил из коллекции оружия со стены пику с ост рым металлическим наконечником, бросился на Филиппа и первым же ударом перебил лезвие шпаги пополам.
Филипп взревел от негодования и рванулся к стене в надежде завладеть новым оружием.
В эту минуту распахнулась потайная дверь и в темном проеме появился граф.
– Что здесь происходит, Фриц?
– Ничего, сударь, – отвечал слуга, опуская пику и становясь так, чтобы загородить собой хозяина; тот продолжал стоять на ступеньках невидимой лестницы и казался в полтора раза выше лакея.
– Граф! Видимо, это в обычаях вашей страны, чтобы лакеи встречали дворянина с пикой в руках? Или, может быть, это приказание является особенностью вашего благородного дома?
Фриц опустил пику и, повинуясь молчаливому приказанию хозяина, поставил ее в угол передней.
– Кто вы, сударь? – спросил граф, силясь рассмотреть Филиппа при свете одной-единственной лампы, освещавшей переднюю.
– Тот, кто желает непременно с вами поговорить.
– Это вы?
– Да.
– Вот то самое слово, которое вполне извиняет Фрица, сударь, потому что я не собираюсь ни с кем говорить. А когда я у себя, я ни за кем не признаю права «желать» говорить со мной. Итак, вы сами виноваты, это ваша ошибка. Впрочем, – прибавил со вздохом Бальзаме, – я готов вас извинить, при том, однако, условии, что вы немедленно уйдете и не будете больше нарушать мой покой.
– Ну что же, вы в самом деле вправе требовать покоя после того, как отняли покой у меня! – воскликнул Филипп.
– Я лишил вас покоя? – переспросил граф.
– Я – Филипп де Таверне! – вскричал молодой человек, полагая, что, услышав его имя, граф сразу все поймет и смутится.
– Филипп де Таверне?.. Сударь! Я был хорошо принят в доме вашего отца, – отвечал граф, – добро пожаловать ко мне!
– Как все удачно вышло! – пробормотал Филипп.
– Прошу следовать за мной, сударь.
Бальзаме затворил дверь, ведшую на потайную лестницу, и пошел впереди Филиппа, пригласив его в гостиную, где мы уже были свидетелями некоторых сцен и, в частности, самой последней – встречи Бальзамо с пятью верховными членами.
Гостиная была освещена так ярко, словно ожидались посетители; впрочем, было ясно, что таков был один из обычаев дома.
– Добрый вечер, господин де Таверне! – ласково проговорил Бальзамо. Его приглушенный голос заставил Филиппа поднять голову и взглянуть на графа.
Однако при виде Бальзамо Филипп отпрянул.
От графа и в самом деле осталась только тень: глубоко ввалившиеся глаза стали тусклыми, щеки впали, а вокруг рта залегли складки; черты лица заострились, и он стал похож на мертвеца.
Филипп был совершенно ошеломлен. Бальзамо заметил его изумление, и на бесцветных губах его заиграла улыбка, а в глазах мелькнула смертная тоска.
– Я приношу вам свои извинения за поведение моего лакея, однако, по правде говоря, он выполнял приказание. Позвольте вам заметить, что вы были неправы, пытаясь проникнуть ко мне силой.
– Вы знаете, что бывают чрезвычайные обстоятельства, а я оказался именно в таком положении. Бальзамо не отвечал.
– Я хотел вас видеть, – продолжал Филипп, – я желал с вами поговорить. Чтобы добраться до вас, я был готов рискнуть жизнью.
Бальзамо по-прежнему молчал, словно ожидая, когда молодой человек выразится яснее; у него не было ни сил, ни любопытства расспрашивать его о чем бы то ни было.
– Вы у меня в руках, – продолжал Филипп, – наконец-то вы у меня в руках, и мы можем объясниться. Однако соблаговолите прежде отпустить лакея.
Филипп указал пальцем на Фрица, а тот как раз в эту минуту приподнял портьеру, словно ждал от хозяйка дальнейших распоряжений относительно незваного гостя.
Бальзамо неотрывно смотрел на Филиппа, словно желая угадать его намерения. Но как только рядом с Филиппом оказался человек, равный ему по званию и происхождению, молодой человек взял себя в руки и успокоился: теперь выражение его лица было непроницаемо.
Бальзамо кивком головы или, вернее, одним движением бровей отпустил Фрица, и оба они сели один против другого: Филипп – спиной к камину, Бальзамо – опершись локтем на круглый столик.
– Говорите, пожалуйста, быстро и ясно, – молвил Бальзамо, – я слушаю вас только из любезности и, должен вас предупредить, могу скоро устать.
– Я буду говорить так, как сочту нужным, – отвечал Филипп, – и, рискуя доставить вам неудовольствие, качну с того, что задам вам несколько вопросов.
При этих словах Бальзамо грозно сдвинул брови; глаза его метали молнии.
Слова эти натолкнули его на такие воспоминания, что Филипп содрогнулся бы, знай он, какую сердечную рану этого человека он разбередил неосторожным словом.
Однако после минутного молчания, во время которого Бальзамо взял себя в руки, он проговорил;
– Спрашивайте!
– Сударь! В свое время вы мне так и не растолковали как следует, чем вы были заняты в ночь тридцать первого мая, с того момента, как вытащили мою сестру из груды раненых и мертвых тел на площади Людовика Пятнадцатого, – заметил Филипп.
– Что вы хотите сказать? – спросил Бальзамо.
– А то, что ваше поведение в ту ночь показалось мне тогда, да и теперь кажется, более чем подозрительным.