Дзын
Шрифт:
Хотя над всею страной стоял уже поздний октябрь, в деревне словно бы еще не кончился сентябрь. Сельский сад был утыкан желтыми листьями и зелеными яблоками.
— Как-то неправильно все в этом мире, — думал Костя. — Яблоки-то должны быть желтыми, а листья — зелеными. У нас же все наоборот.
С ветки яблони сорвалась большая серая ворона и с карканьем улетела в сторону Москвы. Она будто бы хотела донести президенту Костины слова о том, что все у нас не так. Бушлат бросился за вороной, но вскоре понял, что ему ее ни за что не догнать. На всякий
— В следующий раз поймаю, — решил он.
С одной стороны в избу поднимались школьники, которые шли в сельский музей, поглядеть, как их деды разобрались с Наполеоном. С другой — в дом поднялся странный человек в оранжевом платке.
Костя толкнул ручку, за которую, наверное, когда-то держался русский генерал Барклай-де-Толли.
— Можно?
— Давай, — согласился участковый Семашко.
Он по-прежнему сидел под портретом Кутузова, будто бы, не уходил с этого места со вчерашнего дня.
— Паспорт оформлять будем? — поинтересовался участковый дядя Василь.
— Ну, — скромно кивнул Костя.
— Та-ак, — сказал дядя Василь таким голосом, что Костя сразу понял, что, хоть дядя Василь и есть дядя Василь, а все же — участковый.
Перед Семашко вновь легла седая от пыли папка, похожая на большой глазурованный тульский пряник. Только цвет у этой папки был другой — бурый. В ней содержались сведения о всех, кто проживал на территории участка участкового Семашко. Там даже была бумага, на которой значилось, сколько лет деду Айгаю, и что по национальности он — бурят. Только фотографии на этой бумаге не было, потому что Айгай боялся фотографироваться. Он считал, что если тебя снимут на карточку, то из твоего тела исчезнет душа.
Семашко достал новый бланк и замер над ним с ручкой. Надо сказать, хоть бланк-то был новый, а все ж таки желтоват. Видимо, в Чушках давно не выдавали новых паспортов.
Проговаривая про себя слова, участковый принялся заполнять бланк ровным милицейским почерком.
— Крыжовников Константин Викторович?
— А то не знаете…
— Год рождения? — Семашко занес ручку над новой строкой.
— Вам только это воплощение? Или вообще? — спросил Крыжовников.
— Как это? — ручка в руках дяди Василя изогнулась и стала напоминать знак вопроса.
— Я на земле жил пятьдесят раз, причем тридцать из них — в Индии, а двадцать пять — в Корее.
Ручка в кулаке Семашко вздрогнула и превратилась в совершенно прямой восклицательный знак.
Единственный глаз изображенного на портрете Кутузова открылся донельзя. Огромный коричневый зрачок ошеломлено смотрел на Костино лицо, которое появлялось в этом мире пятьдесят раз, причем двадцать пять — в Корее.
Мысли Семашко снова начали двигаться в направлении образования мощного узла.
— Дак у тебя ж загранпаспорта нет, — осенило Семашку. — Ты без загранпаспорта что ль воплощался?
— Наверное, — засомневался Костя.
— Вот как у них там милиция работает, — осуждающе покачал ручкой
— Ну с этим-то ладно. Пол?
— Что?
— Пол, какой? — поинтересовался Семашко.
— Вообще-то я в Индии три раза был женщиной. Но сейчас-то уж — мужской.
Участковый хмыкнул и написал в графе "пол": "мужской".
— Годов сколько?
Костя уже открыл рот, когда дядя Василь добавил вопросу определенности.
— Из этого явления.
— Из этого — тридцать пять. А вообще, тыщ за сорок.
— Так, "дом" — улица Широкая 1. Верно?
— Верно, — согласился Костя.
— Сегодня же отправлю в РУВД. Может, к рождеству паспорт и получишь. Работать-то куда думаешь?
— Работать думаю я слесарем, — поразмышляв, ответил Крыжовников.
— Давай, — согласился дядя Василь, — селу слесари нужны. — У тебя ведь и разряд шестой.
Костя сложил по-дзэнски руки бутоном и поклонился участковому.
Когда он вышел, Семашко постучал ногтями по столу, так что вышла мелодия: "Пусть всегда будет солнце…".
— Интересно, — подумал Семашко, а мне ж тогда сколько лет?
Однако он точно знал, что лет ему пятьдесят и что воплощался он всего один раз. В селе Чушки.
А в этот момент с крыльца участка ступил на землю Крыжовников, который жил пятьдесят раз. К нему тут же кинулся радостный Бушлат, который, видимо, все время, пока Костя был в участке, пытался медитировать.
Тут с другой стороны избы хлопнула дверь и на улицу вышли школьники, которые теперь знали, как их деды боролись с французами.
Мысли мастера Златорукого
К обеду у мастера Златорукого был припасен большой бутерброд с сыром. Именно его мы бы с вами увидели, если бы заглянули в 12.30 в мысли Златорукого. Мастер, спрятав глаза за специальными защитными очками в кожухе, умело обтачивал на станке вал от трактора "Кировец". Его голова была наполовину погружена в старую шапку, которую принято назвать "ушанкой". Ее "уши" плотно облегали уши самого мастера и не пускали в них громкие воющие звуки обтачиваемой детали. Меж тем тишины в голове Златорукого не было. Ее затмевали довольно громкие размышления о прелести сыра. Особую приятность размышлениям Златорукого придавало то, что в целлофановом пакете под бутербродом с сыром помещались завернутые в газету "Труд" два огурца летнего посола.
Златорукий ловко подводил резец станка к детали, и с нее слетала тонкая витая как береста, стружка. Причем слетало именно столько, сколько надо. Ни больше, ни меньше. Стружка с железным шорохом падала на пол и лежала там большими, словно бы сырными кольцами. Вероятно, такую форму им придавала сила мыслей мастера.
Наконец, он нажал на черную кнопку с зычной надписью "стоп" и поднял очки на лоб. В этот миг Златорукий был похож на летчика Чкалова, после того как тот совершил трудный перелет через Северный полюс и опустился в американском городе Нью-Йорк.