Е.И.В. штрафные баталлионы. Часть 1.
Шрифт:
– Ага, он и есть. Приеду, значится, весь из себя герой в медалях, и, в первую голову, женюсь.
– Дело хорошее. А потом?
– Да не знаю. Если жив останусь, то и придумаю чего, – солдат кивнул на погибших, для которых они и копали могилы. – Наше дело такое…
– Не боись, – подбодрил унтер и ткнул пальцем за спину, где другая команда торопливо забрасывала землёй яму с застрелившимся час назад подпоручиком Закреневским. – Видишь? Нарушил господин офицер слово о сбережении солдат, данное государю-императору, совесть его со свету и сжила. Теперь
– Храбрый человек был, – пожалел самоубийцу Матвей.
– Храбрость-то с дуростью не путай! И вообще, хватит базлать, работу заканчивать надобно! А то, вишь, батюшка уже кадило раздувает.
Священника, рекомендованного в дивизию лично отцом Николаем, тем, что из Красной Гвардии, уважали. Именно уважали, но не любили за тяжёлую руку и своеобразные епитимии, накладываемые на согрешивших. Положит, бывало, прочитать двести раз "Отче наш", да не просто так, а во время учебной сабельной рубки. Или полтыщи земных поклонов в полном снаряжении, да с набитым песком ранцем. А до места поклонов ещё бежать три версты, а после них по мишеням тридцать патронов выпустить. Изверг, как есть изверг. А сам стоит рядышком, в бородищу ухмыляется. И попробуй слово поперёк сказать – брови нахмурит, старые шрамы на лице кровью нальются… жуть! Лучше не грешить.
Страшная головная боль с постоянными приступами тошноты не выпускала полковника Бенкендорфа из шатра. Он лежал на раскладной походной койке под клетчатым трофейным пледом и прислушивался к доносившимся снаружи звукам. Вот затихло шорканье лопат о землю – гвардейцы закончили копать могилы. М-да… едва ли не четверть состава отряда останется здесь навечно, а если считать гусар, то почти треть. И всё из-за одного мерзавца… с помощью самоубийства сбежавшего от суда и виселицы. Разжалование было только первым шагом к петле. Сбежал. Ах, как благородно – тонкая ранимая душа дворянина не выдержала участия в казни захваченных шотландцев. Ублюдок!
– Шапки долой! – послышался голос капитана Денисова.
И тут же глубокий бас отца Димитрия завёл заупокойную службу. Но что это? Молитва прервалась громким возгласом:
– Срочно позовите Его Превосходительство! Государственное дело!
Какого чёрта, прости Господи? Александр Христофорович растёр лицо руками, в надежде, что его цвет хоть немного будет отличаться от зелени мундира, и попытался подняться на ноги. Но тут же коварный потолок поменялся местами с полом, и вбежавшие офицеры обнаружили своего командира лежащим ничком. По счастию, пребывающего в полном сознании.
– Г-г-господин п-п-полковник! – капитан Денисов совершенно бледен и заикается, что раньше за ним не замечалось. – С-с-срочно т-т-требуется в-в-ваше п-п-присутствие!
– Неужто самого Нельсона поймали?
Офицер шутку не поддержал и отвёл взгляд:
– Х-х-хуже…
Опираясь на плечо неизвестно каким образом оказавшегося тут старшего унтер-офицера Кулькина, Александр Христофорович встал, чуть покачнулся, удерживая равновесие, и решительно последовал к выходу:
– Показывайте.
Его повели на небольшой пригорок, где у свежевырытой общей могилы лежали тела гусар. Денисов, справившийся с заиканием, мрачно указал на одно из них, выделяющееся грязным, но когда-то белым мундиром среди красных с золотом ментиков и доломанов.
– Вот.
У невысокого, склонного к полноте конногвардеца отсутствовало лицо – жуткая рана от сабельного удара, а поверх неё сплошной пороховой ожог, исказивший черты до неузнаваемости. Но сердце дрогнуло, опознав знакомое…
– Задело взрывом уже после смерти, – заметил капитан.
– Вижу, – глухо ответил Бенкендорф и, опустившись на колени перед телом, поправил у него на груди простреленную в нескольких местах ленту. – Здравствуй, Константин…
– Это точно он?
– Он, – Александр Христофорович перекрестился и закрыл глаза. – Вот это кольцо на руке… его когда-то подарила моя сестра.
– Но зачем?
– Зачем подарила?
– Нет, – Денисов присел рядом. – Зачем он это сделал?
– Видите ли, Сергей Николаевич, – полковник замолчал, выбирая слова. – Впрочем…
– Понимаю, не моё дело, – капитан попытался подняться, но был остановлен за руку.
– Не понимаете. Просто он… он тяжело переживал холодность, даже разрыв в отношениях с отцом, случившийся после неудачного покушения. И вот итог. Захотел доказать, что представляет из себя не только носителя великокняжеского титула, но и человека, офицера, продолжателя славных отцовских дел.
– Я сочувствую, Александр Христофорович, – негромко произнёс Денисов. – Вы были дружны с детства?
– Почти. После смерти матушки, мои сёстры воспитывались под опекой Марии Фёдоровны. Но сочувствие нужно не мне – ей. Какой-то злой рок преследует государя – потерять в течении полугода двух сыновей и старшую дочь… Боюсь, это слишком сильный удар.
Бенкендорф оборвал себя на полуслове, поймав на крамольной мысли – предыдущие потери и испытания лишь улучшили характер Павла Петровича, почти полностью уничтожив скверные черты, и усугубив положительные. Что станется в этот раз? Только одному Господу ведомо.
– Прикажите продолжить похороны, Сергей Николаевич, а я здесь побуду. Идите же, капитан!
Целик совпал с мушкой, задержка дыхания, палец выбирает свободный ход спускового крючка… выстрел! Отдача сильно толкает в плечо, и внизу, на набережной, падает в воду размахивающий шпагой шведский офицер.
– Ты бы поосторожнее, батюшка, – неодобрительно покачал головой Тучков, выпуская пулю точно в грудь вражескому барабанщику.
Отец Николай, пригибаясь, перебежал к другому окну, выстрелил, и вжался спиной в простенок. На припорошенном пылью от отбитой штукатурки лице промелькнула улыбка:
– А ты за меня не беспокойся, – священник заглянул в патронную сумку, висевшую на ремне поверх рясы. – Моя жизнь Господом отмерена, и только ему ведома. Чем причитать, лучше бы зарядами поделился.