Easy riders
Шрифт:
Улыбнувшись, я прикрыла глаза. Кажется, я действительно становлюсь маньяком и одушевляю свой мотоцикл, воспринимая его не просто как средство передвижения, а как живое существо, играющее значительную роль в моей жизни. Как в той песне: «Для меня байк и советчик, и жена!». Жена мне, ясное дело, без надобности, я как-то по мальчикам больше, но посыл верный.
Выспавшиеся и довольные, мы направили свои стопы, то есть колеса, в Екатеринбург, где собирались задержаться на денек–другой. Остановиться есть где – ребята обещали вписать без проблем, значит, можно и погулять, посмотреть город. Своими глазами
Ехать от Тюмени до Екатеринбурга километров триста, ну, может, чуть больше. Выезжаем по солнышку, и я почти сразу начинаю мечтать о солнечных очках. Или о визоре с защитой.
Первые сто двадцать километров мы проходим на ура, и на этом наше везение заканчивается. Вместо приличной дороги начинается какая-то черная полоса в прямом смысле слова: свежеуложенный, еще не до конца высохший асфальт, от которого нещадно отлетают по ногам мелкие камни. Хорошо, если по щиткам наколенника прилетает, а вот если повыше – неприятно…
Идущая первой Лиса вдруг резко виляет, пытаясь удержать ушедшее в занос заднее колесо, и резко тормозит на обочину, упираясь ногами в попытке придать равновесие падающему мотоциклу. Удается ей это криво, но все-таки удается.
Я оттормаживаюсь рядом и спрыгиваю с байка, кидаясь к подруге, трясущей головой, как отряхивающаяся от воды собака. Алиса снимает шлем и начинает забористо, с чувством и пониманием ею произносимого, материться. На мой вопрос, что стряслось и куда ее понесло, она показывает шлем, на котором красуется небольшая фигурная вмятина с останками насекомого. Жук. Прямым попаданием в голову. А ведь запросто мог сбить…
Оттерев бренные останки почившего жука, мы поехали дальше, костеря на чем свет стоит российские дороги и тех, кто их чинит. Но километров за сорок до города дорога выровнялась, отчего мы вздохнули с облегчением, предвкушая отдых для наших измученных задниц.
Въехав в город, нам снова пришлось переключиться на навигацию по приборам – лабиринт незнакомых улиц не вызвал у меня ничего, кроме приступа топографического кретинизма.
Добравшись до заветной квартиры и получив теплый, мягко говоря, прием, мы поняли, что на сегодня экскурсия по городу отменяется. Нас ждала толпа друзей, найденных на фестивалях, море пива и куча вкусной еды. Мотобратство – великая сила. Мы виделись раз, ну, может, два раза в жизни, а нас встречают, как старых друзей.
Для меня было совершенно диким то, как нас тут ждали и болели за нашу дорогу. Как искренне радовались нашему появлению на пороге и ворошили рюкзаки, стаскивая их с мотоциклов и занося внутрь. С каким чувством и гордостью рассказывали о своем городе и составляли экскурсионный маршрут на завтра. Как у нас отбирали пиво с гениальной мотивацией, что мы завтра далеко не уедем…
Проснулась я между Лисой и Андрюхой и долго вспоминала, как я тут оказалась. Не вспомнила и пошла умываться, забив на это гиблое дело. Завтрак на всю честную компанию готовили мы с Лисищей на пару, разорив
Екатеринбург… Сколько ни езжу, убеждаюсь, что у каждого города есть свой неповторимый дух. Надо только уметь почувствовать и услышать его.
Покатавшись по центру с высотками и торговыми центрами, мы пополнили запасы нужных мелочей, пообнимались у Гринвича с кучей памятников – от Гены Букина до Владимира Высоцкого, и двинулись по историческим местам.
Зайдя в Храм-на-крови, стоящий рядом с местом, где располагался печально знаменитый Ипатьевский дом, я ощутила, как меня пробирает мурашками от холода. Православный храм. Величественный, златоглавый, прекрасный… Но страшный в своем величии посвящения страшному преступлению детоубийства и цареубийства.
Я бы дорого отдала, чтобы войти в дом, где содержали Царскую семью. Пройти по этим комнатам, где Александра Федоровна наблюдала из окон, как ее муж и отец ее детей колет дрова. Найти ее альбом, варварски «оприходованный» Юровским. Посмотреть на комнаты, где жили великие княжны, подержать в руках их книги. Почувствовать дух этого дома, этой семьи, ставшей символом мученичества и вместе принявшей смерть.
Я стояла на крыльце храма и вспоминала стихотворение Сергея Бехтеева, написанное великим княжнам в 1917 году:
Пошли нам, Господи, терпенье,
В годину буйных, мрачных дней,
Сносить народное гоненье
И пытки наших палачей.
Дай крепость нам, о Боже правый,
Злодейства ближнего прощать
И крест тяжёлый и кровавый
С Твоею кротостью встречать.
И в дни мятежного волненья,
Когда ограбят нас враги,
Терпеть позор и униженья
Христос, Спаситель, помоги!
Владыка мира, Бог вселенной!
Благослови молитвой нас
И дай покой душе смиренной,
В невыносимый, смертный час…
И, у преддверия могилы,
Вдохни в уста Твоих рабов
Нечеловеческие силы
Молится кротко за врагов!
И ведь они смогли. Они молились и прощали. Терпели унижения от своих же конвоиров, от представителей новой власти, потому как были для них врагами, осколками старого мира. Я читала их письма друг другу, написанные в разное время. Какой силой духа должны были обладать эти люди, чтобы так любить, сострадать, не бояться идти друг за другом. Они ведь вполне ясно сознавали, что навряд ли выберутся живыми из этого котла.
За ними пошли те, кто их любил: фрейлина, доктор… Они могли уйти, остаться в живых. Но не ушли. И это не слепой фанатизм слуг, боящихся потерять теплое место. Это вера и преданность по-настоящему любящих людей. И это дорогого стоит.
Но я не смогу войти в этот дом. Он снесен в 1970-х годах двадцатого века, когда в Свердловской области заправлял небезызвестный Борис Николаевич Ельцин. Дом снесли. Почему? Сейчас на этот вопрос никто не ответит. Я думаю, что просто боялись ширящегося диссидентского движения, просыпающегося осознания совершенного в 1918 году, все большего проникновения информации с Запада… Его снесли как символ мученичества, принятого последним русским царем и его семьей, как символ страшного преступления, с которого начала свою жизнь новая власть.