Еда и патроны. Прежде, чем умереть
Шрифт:
– Не понял.
– Кто-то с ним здорово порезвился, раскрасил бедолагой избушку.
– Ритуальное убийство? – на полном серьёзе спросил лейтенант.
– Точно, – предпочёл я избежать долгих и мучительных пояснений. – Езжай уже.
– Час от часу не легче, – дал Павлов по газам.
Вдалеке, за полем, виднелись тусклые огни, но их было подозрительно мало для такого крупного села. Да и поле выглядело странновато, щедро утыканное свекольной ботвой в конце октября. Могло показаться, что Кадом вымер, если бы не струйки дыма, тянущиеся из печных труб. Безлюдная улица, освещаемая вот-вот затухнущим масляным фонарём, чёрные дома с плотно затворёнными ставнями, и настораживающая противоестественная тишина окружили наш медленно катящийся на нейтралке, с выключенными фарами, грузовик.
– Тормози, – засёк я какое-то шевеление в прогоне, и вылез проверить.
Возмутителем кладбищенского спокойствия оказался мальчуган лет двенадцати, прущий ведро с водой, и затихарившийся в кустах, как только приметил нас.
– Тебя видно, – присел я возле скрючившегося у забора пацана. – Вылазь, разговор есть. Да не ссы. Ну, как знаешь, можем и так перетереть. Что за херня у вас тут творится?
– Не троньте его!!! – раздался у меня за спиной полубезумный бабий крик. – Христом-богом молю! Не троньте! – бухнулась на колени и поползла так ко мне растрёпанная тётка, выскочившая из ближней избы. – Он один у меня! Кровинушка! Не губите! Сжальтесь!
– Спокойно, – поднялся я, разведя руки в стороны. – И не думал никого губить, пока.
Баба под прицелом двух стволов замерла в молитвенной позе.
– Всего лишь поговорить хочу, – продолжил я, удостоверившись, что истерика закончена и отметив про себя, что разыгравшаяся драма не побудила хоть к каким-нибудь действиям ни одного соседа.
– А вы кто? – прошлёпала баба дрожащими губами, продолжая стоять на коленях.
– Не те, кого тебе надо бояться, по крайней мере, сейчас.
Похоже, мой ответ её обнадёжил, и тётка принялась отбивать земные поклоны, беззвучно вознося молитву. Пацан тем временем выбрался из кустов и, забыв про ведро, опрометью залетел в избу.
– Так чего, дорогуша, может, прояснишь ситуацию?
– Сейчас, – поднялась умоленная на ноги и, часто кивая, приставными направилась в сторону крыльца, – сейчас, я только это… Я сейчас только вот, и сразу, ага… – С этими многозначительными словами она захлопнула дверь и клацнула замком.
– Эй! Что за дела?
– Хотите говорить – ступайте к старосте! – донеслось из-за двери.
– И где этот староста?
– По улице дальше, большой красный дом справа от церкви!
– Ненавижу людей, – вернулся я к машине и велел Оле двигаться: – Давай в серёдку.
– Чего это? – пересела она.
– Буду прохожим из окна по коленям стрелять, а уж потом разговоры разговаривать.
– Меня от этого Кадома в дрожь бросает, – поделился сокровенным Павлов. – Зря мы сюда сунулись.
– Согласна, – оперативно вступила в оппозиционную мне группировку Ольга. – Надо взять языка и убираться к чёрту.
– Чего вы разнылись? Мы тут не детей растить собираемся. Сейчас потолкуем со старостой, проясним картину, и всё кругом сделается милым и уютным. Вы же в курсе, что больше всего пугает неизвестность?
– Не, – помотал головой лейтенант, – лично меня пугает чокнутая нелюдимая деревенщина из глуши.
– Я давно подозревал, что у тебя проблемы. Во сне не мочишься?
– Дерьмо… – сокрушённо вздохнул Павлов и стукнул ладонями по рулю.
– В чём дело?
– Нам же здесь заночевать придётся.
– Рядом со мной не ложись. А вот и она.
Мрачное увенчанное чёрными куполами здание церкви соседствовало с обветшалой колокольней. На тёмной площади и расходящихся в стороны улицах ни души, только сидящие на крестах вороны намекали, что жизнь ещё не окончательно покинула это неуютное местечко. Двухэтажный дом из красного кирпича справа от церкви, как и сказала тётка, светился одним единственным окном наверху сквозь затворённые ставни.
– Староста! – постучал я в дверь, прикрытый бдительными товарищами, остающимися в машине. – Открывай, разговор есть! Оглох что ли? Лучше не заставляй меня ждать, сучёныш!
Немного погодя, наверху послышался скрип оконной рамы, а затем отворились и ставни, но в проёме никто не показался.
– У нас ещё неделя! – срываясь на визг, проорал нетрезвый голос.
– Если не откроешь, я тебя спалю нахрен! Считаю до десяти!
– Ладно-ладно! Уже иду… – раздался звон битой посуды и неразборчивые проклятия.
Я дал своим верным помощникам знак покинуть грузовик, вынул АПБ и навинтил глушитель.
Приоткрывшаяся дверь тут же получила ускорение, познакомившись с моей подошвой, и резко затормозилась, передав импульс бородатой физиономии позади неё.
– Грабли поднял! – схватил я за шиворот исходящего спиртовыми парами мужика лет пятидесяти в одном исподнем и приставил к его затылку ствол. – Пошёл! Кто ещё в доме?
– Никого, – проблеял тот, поливая половицы кровью из расквашенного носа.
– Давай наверх.
– И суток же не прошло ещё, – простонал он чуть ни плача. – Мы же договорились. Что за хуйня?
– Сейчас ты точно договоришься, двигай копытами! Заходи. На пол сел, – сориентировал я его пинком в угол отчаянно нуждающейся в уборе комнаты.
– Внизу чисто, – присоединилась к нам Ольга.
– Наверху тоже ни души, – вошёл следом Стас с лейтенантом.
– А вы… – вытянул староста указательный палец в направлении Оли, предварительно намотав на него красную соплю. – Вы кто такие? А?
– Давай-ка по порядку, не забегая вперёд, – сел я на койку, выбрав место почище. – Начнём с той стрёмной поебени, что у вас тут творится.
– Вы не от Семипалого! – не унимался староста. – Какого хуя?! Да вы знаете…?!
Возмущённая тирада резко прервалась, когда выпущенная из АПБ пуля легла возле левого уха говоруна.