Эдельвейсы для Евы
Шрифт:
Как-то раз Вика вдруг заметила, что подруга поправилась – расплылась в талии, и у нее даже появился живот, что очень странно смотрелось на ее худенькой спортивной фигурке.
– Берта, как ты потолстела! – ахнула девочка. – Что с тобой? Ты больна?
– Дура, я беременна! – огрызнулась Берта.
– Что ты говоришь? Как же это так? От кого?
– Не твое дело. Отвали! – еще более грубо отвечала та. Вика испугалась и не решилась задавать вопросы, хотя ей и очень хотелось узнать, что же произошло.
У Берты родился сын, Герман. Вика, как большинство девочек ее лет, была очень рада возможности поиграть в живую куклу и с нетерпением ждала, когда же ребеночка принесут из роддома. Берту
– Знаешь, он такой смешной! – взахлеб рассказывала она потом матери. – Ручки маленькие, пальчики крохотные! Когда плачет, то становится весь красный и так забавно морщится! А еще он лысенький! Только на затылке волосы, ну прямо как у папы.
Лицо Марии Львовны сделалось землисто-серого цвета, потом налилось кровью. Она начала кричать на дочь и вопила так, как до этого никогда в жизни на нее не орала.
– Не смей водиться с детьми прислуги! Чтобы ноги твоей никогда в этом доме не было! Ты, генеральская дочь, опустилась до того, чтобы нянчить бастарда, ублюдка, рожденного малолетней шлюхой! Не вздумай с ней больше и слова перемолвить, слышишь!
Вика испуганно вжалась в стену.
– Хорошо, мама, я больше никогда… – пролепетала она. И с тех пор долгое время не смела не только зайти в соседнюю квартиру или заговорить с Бертой, но даже взглянуть на мальчика. Нянчила Германа в основном Бася, каким-то чудом успевавшая и продолжать свою работу в доме Курнышовых, и ухаживать за младенцем. Берта почти не занималась сыном. Сначала она впала в апатию, круглые сутки была словно во сне, но потом, стараниями все той же Баси, потихоньку стала выкарабкиваться и возвращаться к прошлой жизни. Она опять занялась спортом, снова начала смеяться, встречаться со старыми друзьями и поклонниками, заводила новых. Словом, через год после родов она стала почти прежней, вот только былой близости между ней и Викой уже не было, да и быть не могло. А потом вдруг Берта погибла – внезапно и нелепо. Это было страшным ударом для всех. Вика каждую ночь тайком ревела в подушку, на Басе лица не было, и никто не сомневался, что если бы не маленький Герман, который лишь недавно выучился ходить и еще почти не говорил, домработница не пережила бы этой потери. Даже генерал ходил туча тучей. И только Мария Львовна, внешне полная сочувствия к Басе, ничуть не грустила. Вика то и дело видела на ее лице какое-то странное, словно бы торжествующее, выражение и постоянно слышала, как мать, оставшись одна, каждый раз весело напевает хабанеру из «Кармен»: «Меня не любишь, но люблю я, так берегись любви моей!» Мать словно бы радовалась смерти ее подруги.
Но гибель Берты случилась уже после той истории с днем рождения, перевернувшей всю жизнь Вики. Дело в том, что на молодежных сборищах она бывала крайне редко. У Виктории было лишь три знакомые сверстницы, общение с которыми было разрешено матерью, – две дочери друзей семьи и одна соученица по музыкальной школе. У них в гостях она иногда бывала – нечасто и только в сопровождении родителей. А если ее вдруг приглашали в незнакомый дом, Мария Львовна сперва всегда учиняла пристрастный допрос: что за девочка позвала, из какой она семьи, где живет? (О том, чтобы пойти в гости к мальчику, разумеется, не могло быть и речи.) Затем звонила посоветоваться с классной руководительницей или педагогом по музыке. И минимум в двух третях случаев заявляла: «Нет, Виктория, ты туда не пойдешь! Эта девочка не из нашего круга, у тебя не может быть с ней ничего общего!»
Если же именинница все же проходила первоначальную цензуру, Мария Львовна, выбрав подарок по собственному усмотрению, провожала дочь до самых дверей и непременно знакомилась с родителями, окинув строгим взглядом всю квартиру. Чаще всего ей предлагали остаться, если же этого не случалось, мать удалялась, но возвращалась ровно в девять часов и забирала дочь, не внемля никаким уговорам.
В девятом классе к ним в школу пришла новенькая, переехавшая из другого района, Танюшка Мартынова, хорошенькая, веселая и очень компанейская. В начале октября у нее был день рождения, и она пригласила к себе целую толпу народу, в том числе и Вику Курнышову. «Приходи обязательно! Такая здоровская компашка собирается! У моего старшего брата такие клевые друзья! На гитаре играют, поют… Леха обещал отпадные записи принести, потанцуем! Будет очень весело, я тебе обещаю». Виктория страшно боялась, что Танюшка не выдержит материного «отбора» – ей очень хотелось побывать у новенькой и подружиться с ней. Но все обошлось. Выяснилось, что отец Тани служит в Министерстве рыбного хозяйства, а мать преподает в университете. Это было достойное общество, и Мария Львовна милостиво разрешила дочери побывать у Мартыновых.
Стояло бабье лето, день выдался ясный, совсем не по-осеннему теплый и солнечный, клены, ясени и каштаны с мягким шуршанием роняли разноцветную листву. В душе Вики все пело. Она шла рядом с матерью по бульвару и тайком мечтала. Ей почему-то казалось, что именно на этой вечеринке она встретит свою первую любовь. Он обязательно будет высоким, статным и плечистым. Точь-в-точь как отец…
Но ее грезам не суждено было сбыться. Мария Львовна сама позвонила в дверь квартиры и, едва поздравив головокружительно хорошенькую именинницу, тут же заявила:
– Таня, я хотела бы познакомиться с твоими родителями!
– А их нет, – растерянно отвечала Танюшка. – Они к бабушке уехали на весь вечер, будут часам к одиннадцати.
– Вот как! – Сросшиеся брови Марии Львовны слились в единую черную линию. – Ну что же, тогда мы уходим.
– Мама! – застонала Вика.
Высыпавшие на порог квартиры празднично одетые девчонки и ребята хором стали убеждать Марию Львовну, что ей нечего бояться за Викторию, что здесь все приличные люди.
– И не уговаривайте меня, – холодным тоном заявила Мария Львовна. – В нашей семье не принято оставлять детей одних. Тем более, – она обвела компанию многозначительным взглядом, – мальчиков и девочек.
«Дети», кто с пробивающимся пушком над верхней губой, кто с двумя уже оформившимися пышными бугорками под кофточками, виновато улыбались, как бы извиняясь, что они не из таких семей.
– Ну, мамочка, ну я тебя очень прошу! – взмолилась Вика. Но именно в это время, как назло, снизу послышался шум голосов. По лестнице подтягивалась основная компания мальчишек. На ходу, вытаскивая из карманов белые и красные винные припасы, они демонстративно потрясли ими перед столпившимися ребятами:
– А вот и легкая артиллерия пожаловала!
Мария Львовна побелела, потом покраснела:
– Что это? Боже мой! Вино? Кто… Кто вам разрешил?..
– Не понял, – удивился очень похожий на Танюшку блондин в очках, сжимавший в руках две бутылки «Улыбки».
– Я спрашиваю, – чеканила Мария Львовна, – кто разрешил вам пить?!
На площадке повисла тишина. Виктория от стыда была готова провалиться сквозь все лестничные марши.
– Мамаша, – пробасил темноволосый парень в вельветовом пиджаке, – вы нас обижаете! Мы пришли к сестре нашего друга на шестнадцатилетие с самыми добрыми намерениями. Мы же не алкоголики какие-нибудь!.. Как вы думаете, четыре бутылки на пятнадцать человек – это много?