Единственная для визиря
Шрифт:
– Госпожа, вы слушаете меня?
– Что такое, Ирис? – Амлон вздохнула. Вот бы заснуть, и чтобы этот проклятый, залитый солнцем Ирхан, оказался всего лишь сном, выдумкой.
– Завтра к вам придёт кама. Господин хаим рассказал вам, как надо отвечать на приветствия?
– Да. Ирис, а у тебя кто-нибудь остался в Тарсе?
– Мама и младшая сестрёнка, а ещё тётя и лучшая подруга. Мы с Керой были не разлей вода, нас даже дразнили неразлучницами, – Ирис мечтательно закрыла глаза. Амлон тоже замолчала. – Вряд ли я когда-нибудь ещё увижу их, – служанка отвернулась и украдкой смахнула слезу. Девочка, которая слишком рано повзрослела…
Амлон рассеянно скользнула
Эмет
Ноющая боль сдавила виски. Эмет устало потёр их. Сегодня было много работы. А назавтра шейм призвал его к себе. Приедут послы из соседних Алтара и Гаасы. Это значит снова выслушивать раболепные уверения в покорности и верности. А буде Повелителю не понравятся их дары, послов ожидает смерть. А вот какая… Шейм умел удивлять.
Эмет встал из-за стола. Надо пройтись. Он знал в саду такие тропинки, на которых нельзя было встретить алаб-агы, доносчика Повелителя. Шейм был изобретателен. Он следил за всеми своими преданнейшими слугами, конечно, из лучших побуждений, а как же иначе. Алаб-агы докладывали о каждом шаге того человека, за которым следили. Эмет знал, что за ним наблюдают по меньшей мере трое доносчиков. В дом вход им был заказан. Его люди были достаточно преданны ему, чтобы раз в месяц вылавливать особо хитрых алаб-агы, которые потом исчезали бесследно. Он не жалел их. В доносчики шли такие люди, что за деньги могли продать родную мать. Им было не место ни здесь в Ирхане, ни где либо ещё. Но по саду Эмет разрешал им бродить, сохраняя видимость покорности. Он почтительный советник для великого Повелителя всего Ирхана, пока что…
Тропинка вела через заросли ариса. Высокий куст с длинными острыми листьями. Осенью они краснели, словно кровь. Эмет не любил арис, но он дарил такую желанную прохладу в летний полуденный зной, что ради этого стоило потерпеть его в своём саду. Из под ног взлетали разноцветные птицы, на конюшне кричали драксы, требуя еды, где-то ревели харомы. И так изо дня в день. Он уже привык. Почти. Настолько, насколько можно было привыкнуть к чужой стране. И сердце уже не болит. Почти…
Эмет перешёл на другую тропинку и углубился в заросли. И вдруг встал. Он услышал голоса. Алаб-агы здесь не ходили. Своим мерахам с ятаганами он запретил тут появляться. Это только его тропинка, только его одиночество. Кто посмел его нарушить? Эмет прислушался. Голоса были женские и их обладательницы приближались. Он прижался к стволу ариса.
– … Мы с Керой были не разлей вода, нас даже дразнили неразлучницами.
По голосу кажется это говорила одна из его служанок. Она свободно изъяснялась на тарсийском. Она из Тарса? Странно, что за столько лет он не удосужился узнать о ней побольше.
Но другой голос… Почему-то его бросило в жар. Словно палящее солнце проникло сквозь заросли ариса. А может и впрямь проникло? Эмет посмотрел на небо, но за листьями не разглядел привычного светло-синего давящего свода.
Его будущая жена. Было непривычно думать об этой рабыне, как о жене, да он и не желал никогда жениться. Чувства делают человека уязвимым, а без чувств уподобляться ненасытному Повелителю, подбирающему себе в гарем то одну девушку, то другую, как выбирают коня на базаре… Сохрани его Всевышний от этого!
И всё же, машинально отойдя в тень ариса, он всё-таки невольно следил за девушкой, провожая её глазами. Перед глазами появились образы, полузабытые, словно стёртые. Ещё бы. Он больше двадцати лет старался их забыть. Матушка, сражённая ятаганом на пороге и сестра, Дара, такая же красивая, как эта рабыня. Он с трудом вызвал из памяти её имя. Амлон. Словно ветер играет в предгорьях, щекоча побелевший по осени, мох. Дара… Ей было чуть больше шестнадцати. Проклятье! Аим забери этих ирханцев! Эмет сжал зубы и обхватил руками голову. Всегда, когда приходили воспоминания, за ними следовала головная боль. Он отдал этой стране воспоминания. Сыворотка забвения действовала исправно до недавнего времени, он отдал Ирхану даже своё имя, сам забывая порой, как его звали на самом деле, но проклятая страна крови и песка требовала всё больше и больше.
Когда приступ головной боли прошёл, он повернулся. Девушек уже не было на тропинке. Их голоса больше не доносились до него. Эмет развернулся и пошёл обратно, домой. На приветствие мераха Сарима он ответил холодным кивком.
– Почему на задних тропинках нет никого?
– Но господин вы же приказывали… – Сарима трудно было обвинить в неисполнительности, но Эмет холодно ответил:
– Теперь приказываю по другому. Двоих мерахов туда.
– Да, господин, – склонился в жесте покорности Сарим.
Эмет поднялся в свой кабинет, досадуя на себя за эти минуты слабости. Он визирь Повелителя всего Ирхана и иначе быть не может. Он создан быть визирем, и послан Всевышним сюда не зря и он не позволит Повелителю сыграть на его слабостях.
Глава 5
Амлон
Амлон проснулась утром от того, что солнечный луч через отверстие в потолке добрался до её кровати. Ей снился дом и знакомые луга, и она позволила себе помечтать, лёжа с закрытыми глазами, всего несколько минут. Когда в дверь постучали, она вскочила. Глаза почему-то щипало от непрошеных слёз.
– Госпожа, – это была Ирис, – я принесла вам завтрак. После него к вам придёт кама, будьте готовы.
Амлон кивнула и повторила несколько фраз, которым вчера научил её хаим и которые она, чтобы не забыть, даже записала на листочке. Если она хочет когда-нибудь сбежать отсюда, язык врагов ей пригодится. А ещё надо бы сегодня сходить посмотреть на драксов. Ведь господин визирь не запрещал ей этого. Ну и что, что она до одури боялась этих самых драксов. Надо исследовать все возможности к побегу.
Когда к ней вошла кама, Ирис поприветствовала её на ирханском так, как её научил хаим, как равную. Кама была старухой, сгорбленной и морщинистой, ну или, может, жизнь в гареме сделала её старухой раньше времени. Она словно состояла вся из одних углов. Зато запах притираний от неё исходил такой сильный, что Амлон стало дурно, и закружилась голова. Лицо камы было ярко разукрашено каким-то подобием краски, так что и непонятно было, какой настоящий цвет у её губ и бровей.
– Как ты смеешь так здороваться со мной, ты, рабыня, возвышенная прихотью Повелителя, да сияет он вечно, да славится его род и множатся его потомки?! – Амлон вздрогнула и едва не отшатнулась, увидев, как исказилось в гневе лицо камы. Та говорила на ломаном тарсийском, перемежая его ирханскими словами. – Ты – ничтожество! И никогда не смей говорить со мной так дерзко! Для тебя я – Видавия, кама и госпожа гарема самого Повелителя всего Ирхана, да сияет он вечно и да славится его род и множатся его потомки.