Единственная моя
Шрифт:
И какая крутая машина?! Он и ездить-то толком не мог, почти всегда пользовался такси, редко брал ее машину.
А жена?! А дочки?! Это же…
Это же вовсе абсурд! Саша не любил детей. Они лишь однажды коснулись этого вопроса и почти тут же поспешно решили, что с этим торопиться не следует.
– Кать, это неправда, – с трудом выговорила Снежанна. – Это путаница какая-то!
Это имя ведь тоже он для нее придумал после того, как подобрал ее в сугробе с вывихнутой лодыжкой. Узнал, что зовут ее Жанной, смеялся потом, что раз он нашел ее в снегу, значит,
– Это правда, милая. Если хочешь, завтра я тебя свожу к его офису, сама убедишься.
– В чем? – тупо спросила Снежанна.
– В том, что Саша твой никуда не пропадал. Что греет свою задницу в своем директорском кресле в своем офисе в центре города. Что жена его с ним обедает через день и иногда дочек прихватывает, – перечислила Катька безжалостным сухим голосом. – И радуйся, что все так у тебя обошлось.
– А как могло?
Снежанне вдруг сделалось трудно дышать, захотелось на воздух. Она поднялась по стенке с пакета, поморщилась, поняв, что раздавила купленные для салата помидоры. И выбежала бы, швырнув трубку на место, если бы не страх, вернувшийся внезапно и остановивший ее у самой двери.
– Могла жена прийти и космы тебе выдрать. Окна могла побить, если бы достала, – причитал Катькин голос в трубке. – Мог бы Саша твой из квартиры тебя выкинуть.
– Зачем? – сипло отозвалась Снежанна и заплакала. – Скажи, Кать, зачем ему все это было нужно?
– Что? Что все?
– Ну… Я? Ремонт в квартире? Жизнь такая вот в течение трех лет? Зачем ему все это было нужно? И что, он к семье два раза в неделю только ездил, да?
– Это ты у него и у семьи его спроси. Может, их все устраивало.
– Но он же целыми днями сидел дома, как он мог управлять своим бизнесом?! – выдвинула Снежанна последний аргумент, надеясь, что на него никаких возражений у Катерины не найдется.
Нашлось!
– А где гарантия, что он сидел дома?
– Но как же… Я звонила на домашний телефон и…
– Этот номер мог быть параллельно подключен у него в офисе, бедняжка! – со вздохом обронила Катька и зевнула. – Ладно, мне пора подниматься и ужинать, а ты завтра готовься в поход к своему ненаглядному. Мы его завтра…
Глава 5
Утро началось трескучим морозом, затянувшим окна квартиры, которую он снимал, нелепыми узорами. Они никогда ему не нравились, даже в детстве, когда ребятишкам свойственно верить в чудеса и в Деда Мороза, оставляющего подарки под елкой.
У него не было в детстве елки, в Деда Мороза он не верил и знал, что это взрослые дядьки и тетки одеваются в атласные шубы, прицепляют длинные курчавые бороды, рисуют красный нос и дикий румянец на щеках и идут потом дурить глупых маленьких детей. И под елки они кладут подарки, которые перед этим втиснули им в руки родители глупых маленьких детей.
Он никогда не был глупым ребенком. И родился, кажется, уже взрослым и мудрым.
Еще он был очень наблюдательным ребенком. Молчаливым, с виду спокойным, уравновешенным и очень наблюдательным. Он рано научился распознавать ложь взрослых. Она возмущала его, смущала, приводила в замешательство и никогда не казалась спасительной.
Как можно было врать и изворачиваться во спасение? Это казалось ему мерзким. С этим ощущением он будто на свет родился и не избавился от него до сих пор.
Большая чашка в его руке чуть дрогнула, и клякса густого черного кофе шлепнулась на подоконник с облупившейся краской. Он машинально тронул кляксу пальцем, вытер его потом о штаны и снова с раздражением уставился на затянутое морозом окно.
Он ненавидел холод, ненавидел мороз, ненавидел зиму.
Зимой ему почти все время приходилось сидеть дома, когда не нужно было ходить в школу. Выходные, каникулы, новогодние утренники, представления, устраиваемые взрослыми в местном клубе или в школе, соревнования лыжников, спортивные состязания по зимнему футболу, хоккею проходили весело и шумно, но без него.
– Нечего ботинки и куртку трепать по глупым праздникам, – строго выговаривала ему бабка, на которую его наглые родители спихнули заботу о воспитании сына с полугодовалого возраста. – Порвешь, потом в школу будешь в рваных ходить? Осудят! Люди осудят. Скажут, что не покупаю я тебе ничего, что в черном теле держу. И отберут тебя у меня! Отправят в интернат или в детский дом. Как я без тебя?.. Летом в деревне нагуляешься. Поедем с тобой к тете Симе, там нагуляешься. А теперь нельзя. И ребята твои школьные станут смеяться, если ты в рваных ботинках или брюках станешь в школу ходить. А разве ты хочешь, чтобы над тобой смеялись?..
Он не хотел, чтобы над ним смеялись. И поэтому берег свои вещи, не катался в единственной куртке с горы, не бегал в единственных ботинках по стадиону, не ходил в единственных штанах в походы. Потому что в любом возрасте у него всегда было всего по одному, не считая трусов и носков. Тут бабке приходилось раскошеливаться.
Он сидел дома, помогал бабке по хозяйству, рано научился готовить и убирать, много читал, старательно делал домашнее задание, чтобы не краснеть у доски от незнания. А когда выпадало свободное время, то вместо просмотра глупых, как он считал, передач по телевизору он проводил его у окна.
Он любил наблюдать за погодой, за бродячими собаками, за дворничихой, за соседями, за ребятами, обосновавшимися со своим шалашом неподалеку в кустах сирени. Ему все было интересно. Он подмечал любые мелочи, любые странности, научился разбираться в чужом поведении, распознавать чужие секреты. Это стало своего рода игрой для него. Странной, но поучительной игрой, превратившейся с годами в дело его жизни.
И привыкнув наблюдать за людьми из окна, он ненавидел, когда их затягивало морозом. Тут казалось уже, за ним кто-то наблюдает. Проточил кто-то с улицы жадным дыханием крохотную дырочку в морозной шубе на стекле и смотрит на него, смотрит, подмечает все его привычки, заносит в блокнот результаты своих наблюдений.